Антон Леонтьев - Пепел книжных страниц

Ну, может, самую малость.

Отчасти она сама виновата, что после сложных и комплексных вопросов по школам в мировой и отечественной теории литературы, по художественному методу и литературно-художественному образу, которые она, несмотря на все попытки Штыка сбить ее с толку, парировала не просто достойно, но, как она уяснила по одобрительным кивкам прочих членов экзаменационной комиссии, в ее словесное противостояние со Штыком почти не вмешивавшихся, с блеском , решила, что опасность миновала. И когда разговор свернул на проблематику категории жанра, решила на неожиданном примере продемонстрировать правоту своих тезисов.

И стала развивать ту самую теорию, которую услышала от своего знакомого библиографа, владельца чудного книжного магазинчика, в котором Нина уже много лет была постоянным посетителем.

Кашлянув, девушка принялась излагать свою мысль, точнее, мысль своего знакомца-библиографа, которая когда-то поразила ее и с которой она, быть может, и не была согласна, во всяком случае, которая, однако, наглядно иллюстрировала ее точку зрения.

Однако Штык, не дав ей сказать и нескольких предложений, властно прервал ее:

— То, что вы говорите, Арбенина, чушь! Причем чушь редкостная и на редкость дистиллированная.

Члены экзаменационной комиссии снова закивали, на сей раз поддерживая правоту своего коллеги.

Нина, закусив губу и продолжая смотреть в глаза Штыку (игра в «гляделки» длилась уже не меньше пяти минут и давно перешла границы дозволенного и нормального), снова тряхнув волосами, упрямо произнесла:

— Чушь — это отметать чужую точку зрения только на том основании, что она не согласовывается с собственными устоями. Причем, и в этом вы абсолютно правы, чушь редкостная и дистиллированная. Можно сказать, высокоградусная!

Пожалуй, не стоило ей говорить подобное, потому что страсть профессора Штыка к крепким алкогольным напиткам была общеизвестна.

Однако ее, как ни крути, некорректное высказывание привело к тому, что Штык, обычно прекрасно владевший собой, на мгновение растерялся, его глаза за стеклами очков заметались туда-сюда, и он отвел взгляд.

Мгновением позже он опять вперился ей взором в лицо, однако — и это было понятно и ему самому — было уже поздно. Он проиграл, а она одержала победу.

Такого со Штыком раньше никогда не происходило.

Нина шумно вздохнула и разжала руки, которыми сжимала деревянное сиденье.

Победа за ней! Она не просто «умыла» Штыка, но и заставила его отвести взор.

О ней теперь наверняка будут слагать легенды.

На душе вдруг сделалось спокойно и уютно. Нина посмотрела через окно большой университетской аудитории на улицу — было восхитительное жаркое лето, и надо было наслаждаться жизнью, а не дуэлироваться взглядами с пожилым и таким противным профессором литературоведения.

Нина подумала о том, что сообщит Славику, своему молодому человеку, потрясающую весть о том, что Штык был вынужден впервые в жизни поставить на кандидатском экзамене пятерку.

И кому — ей, аспирантке своего врага!

Штык, нервно дернувшись, запустил длинный когтистый палец за воротник, сверкнул стеклами очков и проскрипел:

— Значит, вы на полном серьезе утверждаете, что величайшее произведение мировой литературы о метаниях человеческой души, о мытарствах тела и боязни прекращения физического существования, «Смерть Ивана Ильича» гения Льва Николаевича Толстого, можно рассматривать как… детектив?

Последнее слово он даже не произнес, а буквально выплюнул , причем с намеренно уничижительной, гадко звучащей двойной мягкой «е».

Нина, мягко улыбнувшись, чувствуя, что все небывалое напряжение с нее спало и что страх перед Штыком исчез, уступив место желанию вести занятный литературоведческий диспут на равных, взглянув на одного из насупившихся членов экзаменационной комиссии, произнесла:

— Мы же ведем речь о проблематике жанра, не так ли, Борис Егорович? И весь вопрос не в том, к какому жанру принадлежит то или иное произведение, причем принадлежит по мнению того или иного маститого критика или общественности, и даже не в том, к какому жанру причисляет свое произведение сам автор , а в том, какую жизнь ведет это произведение, являющееся своего рода отдельным космосом, собственной Вселенной со своими законами, но и со своими противоречиями. А так как литературные произведения являются отражением бытия, то, как и в реальной жизни, в выдуманном мире нет линейного развития и четких границ. И зачастую то, что не видно на первый взгляд или вообще не видно, и является определяющим.