Оксана Обухова - Стоять, бояться!

Вытерпеть это невозможно. В голове клокотали и бестолково множились сумбурные слова, глаза намокли и сверкали из потемок безумными фонарями.

Упреки совершенно справедливы. И от признания страшного факта становилось еще горше и гаже. От невозможности оправдаться или взорваться Землероева не нашла ничего лучшего, как разрыдаться. Из самого нутра, из самых разобиженных глубин разодранной души, из мысленного бурелома и терновых дебрей выплеснулся в темноту тихий щенячий скулеж.

Опустившись на диван и сдвинув колени, Дуся разрыдалась в полный голос. Вначале пыталась приказать себе: «Прекрати, тупица, сырость разводить! – Потом с каждым новым всхлипом все больше уходила в самозабвенные рыдания и начинала получать от судорог диафрагмы карающее, мучительное удовольствие. Вываливала, вытряхивала наружу кошмарную нервотрепку, прополаскивала душеньку в слезах…

Жесть. Что делать с рыдающими любовницами Зубов знал прекрасно. Как успокаивать подвывающих барсеточниц, на части режь – не мог представить!

Влепить пощечину? К себе прижать, обнять?!

Девица, кажется, рыдала в истерическом экстазе. Захлебывалась, маму поминала, обреченно заходилась в выразительных конвульсиях…

Не жесть, а жопа. Тут скоро Галя с зонтом вернется, а эта клуша на весь подъезд страдает!

Зубов стремительно спорхнул с бидона, облапал Дусю, уткнул зареванное лицо себе в грудь.

– Тихо, тихо, дурочка… Не надо плакать…

Все бабы одинаковы. Хоть воришки, хоть любовницы, хоть клуши распоследние. Едва в приятной близости появилась мужская жилетка (пардон, футболка) и впитала слезы, всхлипы пошли на убыль, прорезались слова:

– Мы это… Не хотели!! – скулила девчонка, поливая футболку слезами.

– Конечно.

– Мы это… Все назад вернем!!

– Еще бы.

– Мы это… Мы не воры!! Мы просто…

– Кто?

Дуся подняла на Зубова измазанное тушью личико, провела под мокрым носом ребром ладони.

– Мы не хотели.

Ревущих баб Илья не выносил. А эта еще и рассопливилась не вовремя.

– Успокойся, веди себя тихо, если не хочешь, чтобы соседи вызвали наряд. Понимаешь?

– Угу, – судорожно всхлипнув, кивнула воришка. – Я, правда…

– Мне нет никакого дела до твоих закидонов, – перебивая, строго произнес Илья, поскольку знал, как быстро, только позволь, возвращаются истерики. – Я просто прошу тебя вести себя тихо. Понимаешь?

Девчонка покорно кивнула, отстранилась.

Зубов вернулся на бидон и отвернулся, дабы всхлипывающая клуша не видела, как гуляют под кожей скул желваки и презрительно кривятся губы. Нарвался! Наткнулся на истеричку с проблемами, застрял на этой зачуханной помойке.

Над головой по лестнице топали ноги жильцов, брякали дверные ключи, пару раз собаки тявкали. Из темного угла едва слышно доносились затихающие всхлипы.

– А ты как хотел над Бертой подшутить? – минут через десять раздался тихий сиплый голосок воровки.

«Не суй свой нос», – вначале захотел оборвать Илья. Делать ему нечего, перед барсеточницей распинаться.

– Она ведь твоя мачеха, да?

Сарафанное радио в доме поставлено.

– Она… ничего себе… красивая

Услышав скромную оценку экстерьера мачехи, Илья невольно хмыкнул.

Красивая?

Улетная!! Потрясная! В шестнадцать лет у Зубова весь шифер с башни сорвало, когда отец привел в их дом миниатюрную брюнетку с повадками обласканной хозяевами кошечки! Один раз взглянул и онемел: казалось, сапфировые глаза Берты знали о мужчинах ВСЕ. Они притягивали, обещали, тут же – отталкивали и снова звали за собой. Взгляд уводил и связывал рассудок, обманывал, подчинял, дурачил, сулил…

Илья никогда не думал, что отец будет долго изображать безутешного вдовца. Некоторых любовниц папы он даже видел.

Но только не в их общем доме.

Берта появилась там как наваждение. Всевластно и мягко просочилась в огромную квартиру и сразу заняла в ней место, хотя не принесла с собой даже зубной щетки. Уютно свернулась клубком в уголке дивана, замурлыкала, прилизала-причесала шелковую шерстку и подчинила дом себе. Наполнила каждый закуток своими ароматами, в абсолютно мужской холодильник постепенно проникли всяческие кошачьи продукты: нежирная птичка, творожок, диетические вкусности… неаппетитная Галя.

Маму Илья не любил. Так получилось, не повезло – мама не нашла в себе благородства уйти достойно. Долгая болезнь иссушила ее разум, вывернула наизнанку интеллект, каждая встреча с мужем и сыном заканчивалась истерическими упреками: «Вы меня не любите! Я, я расплачиваюсь болезнью за ваше благополучие! Вы эгоисты, себялюбцы, аспиды, мучители…»