Дарья Донцова - Зимнее лето весны

– У метро магазин «Интим», – подпрыгнул Миша. – Жорик, вперед!

– Почему я? – возмутился рекламщик. – Сам беги!

– И то верно, – согласился Миша, – а то еще принесешь дерьмо какое-нибудь!

Козел, когда мы привязывали ему «вымя», не сопротивлялся, похоже, ему понравился процесс. Поросята, пописав еще раз пять, мирно улеглись у ног млекопитающего. Кур мы привязали веревками за лапы и посадили на искусственный плетень. За забором, так, чтобы Николай их не увидел, лежали на полу долговязые девушки – в их задачу входило крепко держать бечевки, чтобы несушки не попытались слететь с фальшивой изгороди.

Не успели сцену оформить, как появился Фомин. Думаете, он пришел в восторг и начал хвалить подчиненных, которые в рекордно короткий срок ухитрились сделать из козла козу и соорудить в студии крестьянское подворье? Ан нет.

– Почему они не кудахтают и не машут крыльями? – с ходу принялся критиковать режиссер.

– Кто? – уточнил Миша.

– Коза! – рявкнул Коля. – И поросята!

Повисла нехорошая тишина.

– У них нету крыльев, – решилась я прервать тягостное молчание. – Но если желаете, вмиг оформим летающих свинок!

Фомин посерел.

– Ежу ясно, что крылья только у кур! Мишка, не задавай кретинских вопросов. Хлопать перьями обязаны птички!

– Курица не птица, – очень некстати продемонстрировал эрудицию Жорик. – Она – дичь!

– Девочки, дерните за веревки, авось они закудахтают! – закричала Лиза.

Девицы дружно выполнили приказ, несушки вздрогнули и молча упали за забор.

– Этот дебил, – завопил Николай, – этот дебил…

– Мы здесь! – хором отозвались долговязые.

– Не о вас речь! Жорик дебил! Подсунул немых кур! – пошел вразнос режиссер.

– Коля, – ласково прожурчал Миша, – не парься! Заснимем, потом озвучим!

– Действительно, – расслабился режиссер. – Начали! Мотор! Фрося, дои козу, дои, дои! Супер. Теперь пей! Больше счастья! Ты обожаешь молоко! Глотай, мне нужно движение шеей! Эй, не тормози!

– Не хочу, – плаксиво протянула Фатима.

– Стоп! – завопил Николай. – Что значит «не хочу»? О хотении тебя не спрашивали! Глотай!

– Нет, я ненавижу молоко!

– Ты актриса! – настаивал режиссер. – Фрося деревенская девушка, она обожает сливочки!

– Нет! Фу! Оно грязное, через перчатку текло! – ныла Фатима. – Гадость! Воняет.

– Можно подумать, мы блокбастер снимаем, а ты звезда Голливуда, – всплеснул руками Фомин. – Хорош кочевряжиться, пей! Иначе съемочный день коту под хвост. Мотор!

Фатима схватила крынку, закрыла глаза и стала делать судорожные глотки.

– Снято, – сжалился наконец Фомин.

Актриса отшвырнула глиняный горшок, тот незамедлительно развалился на куски.

– Меня тошнит, – позеленела Фатима и кинулась в туалет.

Съемочная группа начала обратный процесс – теперь козу превращали в козла.

– Чего она там застряла? – поинтересовалась Лиза, когда студия приняла первозданный вид.

– Пойду посмотрю, – предложила я и отправилась на поиски туалета.

Моя мачеха Раиса, большую часть жизни прослужившая поломойкой и любившая по каждому мало-мальски достойному поводу, а то и без оного закладывать за воротник, не раз внушала маленькой Вилке:

– Запомни: сортир – лицо хозяйки. Не хрусталь, не ковер, не жратва хорошая, а тубзик. К иным придешь, так кругом красиво, глаз ломит от побрякушек. А за маленькую дверку глянешь – бе-е! Каков у человека унитаз, таков и он сам.

Если Раиса права, то физиономия «Панды» смотрелась уныло. Никакого сверкающего фарфора, тихой музыки и трехслойной бумаги. Умывальник имел отбитый край, стульчак «радовал глаз» поломанной крышкой, из крана текла ржавая вода, зеркало потускнело, а вместо пипифакса предлагалась газета, засунутая за батарею, выкрашенную темно-синей масляной краской.

Фатима успела умыться и снять дурацкий парик.

– Тебе плохо? – спросила я.

– Нет, хорошо, – огрызнулась актриса. – Отвянь! Тебя сюда не звали!

Я пожала плечами.

– Ухожу. Хотела убедиться, что молоко не нанесло вреда твоему здоровью. Ты права, противно пить невесть что и откуда.

– Извини, – вдруг тихо произнесла Фатима, – я очень устала, вот и хамлю.

– С каждым может случиться, – кивнула я, – это признак сильного человека.

– Да ну? – усмехнулась актриса.

– Если человек после напряженной работы ни с того ни с сего начинает грубить, это свидетельствует о том, что он злится на самого себя за проявленную слабость, – пояснила я, – он не привык просить других людей о помощи и находится на грани нервного истощения. Слабая личность начнет пускать сопли, отчаянно ныть. Из этих двух категорий людей я предпочитаю иметь дело с первой, а ты явно относишься к ней. Кстати, именно подобную личность ждет в жизни успех.