Дарья Донцова - Кекс в большом городе

Я осторожно отлипла от стены шкафа, прокралась к двери, присела на корточки и приникла глазом к здоровенной замочной скважине.

В круглое отверстие было видно кровать и сидевшую на ней Устинью с мобильным в руке.

– Ксении я велела двор еще раз подмести, – говорила она, – пусть с метлой постоянно стоит, а то в прошлый раз стыдно было. Да, да, да. Идти? Прямо сейчас? Уж простите, матушка, ноги гудят немилосердно, дозвольте их в прохладной водичке пополоскать, сразу облегчение получу. Ох, спасибо за милосердие, через четверть часа явлюсь, не задержусь!

Быстро отключив сотовый, Устинья стала снимать черную хламиду, и я поняла, что монахиня собирается в ванную.

Не знаю, какие эмоции испытывает мышь, загнанная в угол, но у меня исчез даже ужас, осталось только любопытство: ну как поступит благочестивая дама, обнаружив в санузле непрошеную гостью? Закричит, заругается? Бросится на нахалку с кулаками? Позовет на помощь? Навряд ли Устинья расцветет в радостной улыбке и прощебечет: «Деточка моя, пописать захотела? Сиди, сиди спокойненько!»

Дверь стала тихонько отворяться, стряхнув оцепенение, я распахнула гардероб, шагнула внутрь и… полетела вниз, шкаф оказался без дна, он стоял над лестницей.

Говорят, у кошки семь жизней, может, кто-то из моих далеких предков принадлежал к семейству этих хвостатых, иначе чем объяснить тот факт, что, пересчитав спиной ступени, я оказалась на полу, не переломав себе ни одной косточки.

Потряся головой, я посмотрела вверх – ага, понятно, отчего я не убилась насмерть, лестничка невысока, метра два. Сейчас я очутилась на небольшой площадке, от которой вниз вели новые ступени, и вот их уже было много.

Стараясь не шуметь, я стала спускаться и в конце концов оказалась в круглом помещении с дверью.

Ощущая себя Алисой в стране чудес, я ткнула створку и вошла в… церковь. Помещение показалось мне огромным, все стены его заполняли иконы, перед ними горели лампады. Пытаясь справиться с ужасом, я стала озираться. Скажите, вы бы согласились остаться ночью, одна, в совершенно незнакомом храме? Нет? Я бы тоже! Если честно, ничего страшнее в своей жизни я не испытывала.

В зале стояла такая пронзительная тишина, что заломило уши, очи образов глядели мрачно, казалось, им крайне не по душе неверующая женщина, нарушившая покой молельни.

– Милые, дорогие, – зашептала я, – Отче наш, хлеб наш… э… искушение… Троица… Дева Мария… Простите, забыла молитву. Ничего плохого я не задумала, уж простите, только решила, что тут есть центральное парадное, ведь не попадают же люди сюда через шкаф в опочивальне Устиньи? Можно мне походить по храму? Я ничего не трону…

Продолжая бормотать, я выбралась из ниши и стала очень медленно двигаться вдоль бесконечной стены. Сначала увидела нечто вроде стола, сплошь утыканного свечами, потом глаз зацепился за некое подобие пюпитра, на котором лежала неправдоподобно большая, толстая раскрытая книга, затем я приметила странное сооружение, типа кафедры, на которой стоит во время лекций преподаватель, только она оказалась низкой, педагогу, чтобы опереться о панель, служащую столиком, пришлось бы встать на колени.

Не успела я додуматься до этой мысли, как моментально поняла, что вижу женщину, всю в черном, она на самом деле стоит перед пюпитром в коленопреклоненной позе, а голова ее лежит на скрещенных на столике руках.

Меня отшатнуло назад, в ту же минуту из горла вырвался легкий вскрик. Сбоку громоздился гроб, огромная, полированная шикарная домовина.

Монахиня зашевелилась, я опрометью бросилась назад, налетела на скамейку, длинную, с резной крышкой, сиденье прикрывала потертая бархатная накидка. Долго не раздумывая, я юркнула под скамью, распласталась на полу и тут же пожалела о совершенном поступке, ледяной холод пробрал тело до костей.

– Спишь? – послышался вдруг голос Устиньи.

– Сморило, матушка, – смиренно прозвучало в ответ.

– Экая ты, хорошо я вошла первой, а кабы настоятельница?

– Уж не гневайтесь, – всхлипнула провинившаяся.

– Просто я объясняю, – слишком ласково продолжила Устинья, – уму-разуму учу. Тебе честь оказали, а что получилось? Ладно ли? Или ты за ужином слишком много откушала?

– Грешна, матушка.

– Да уж, известно про твое чревоугодие, тешишь плоть! О душе беспокоиться надобно. Ступай, я сама почитаю.

– Не гневайтесь!

– Иди себе.

– Не гневайтесь!!!

– Не вздорничай, – возмутилась Устинья, – совсем, похоже, разум затмило, виданное ли дело криком беседовать!