Татьяна Полякова - Время-судья

– Мне в то утро как раз диагноз подтвердили. Я дочку-то ждал, чтоб ей об этом сказать. В общем, тюрьмы не боялся, раз надолго там не задержусь. А потом представил, как буду в тюремной больничке загибаться… захотелось хоть напоследок на солнышке погреться. Дождался ночи и вывез ее, машина-то дочкина во дворе стояла. Утром позвонил хозяйке, в квартире на всякий случай как следует прибрался, оставил ключ и уехал. Никто нас с Татьяной связать не мог. С хозяйкой квартиры я без нее встречался, подруга меня не видела, мобильный она на себя оформила, к врачу я один ходил. Машину утопил по дороге. Но все равно думал: докопаются. Они ведь на это мастера. Первые два месяца ждал со дня на день. Потом пообвык, а теперь уж все равно. Одно мне хотелось, чтоб похоронили ее по-человечески, чтоб ты знала, куда прийти. Вот ментам письмо и оставил. Соседка за мной приглядывает, велел ей, как помру, сразу отправить.

– Но… разве вы не… – С даром речи явно было что-то не так. Неудивительно, учитывая обстоятельства. – А как же Альбина Лопахина?

Имя явно ни о чем ему не говорило, он смотрел без интереса, не понимая, чего я хочу от него.

– Эта женщина тоже погибла.

– Нет, нет, – засмеялся старик, махнув рукой. – Чужого не надо. Хватит. Я тебе все как есть рассказал, а больше сказать мне нечего. Хочешь, в полицию звони, от своих слов не откажусь, но чужой грех на себя не возьму, своих за глаза.

Я взяла конверт с полки, вынула из него листы в клетку, написанные ровным красивым почерком, и стала читать.

– Место найти легко, – заметил старик, наблюдая за мной. – Специально выбирал.

Мне хотелось орать от боли, от отчаяния, а еще от обиды. Все это время разгадка была на поверхности, но потребовалось четыре года ожидания и надежды, бесконечных поисков… Тут и вовсе крамольная мысль явилась: может, друзья моего отца не столько в поисках помогали, сколько заботились о том, чтобы ничего лишнего не нашли? А обращение к частным сыщикам теперь и вовсе вызывало сомнение.

– Звонить будешь? – спросил старик.

– Нет, – ответила я, возвращая письмо на прежнее место, и направилась к входной двери.

– Ты – моя кровь, – сказал он мне вдогонку и снова принялся кашлять.

Я не помню, как дошла до машины. Завела двигатель и, подняв голову, увидела в окне второго этажа старика. Он смотрел на меня, потом поднял руку и помахал, точно прощаясь. А я рванула с места, торопясь оказаться как можно дальше.

Но свои силы переоценила. До родного города мне точно не добраться. В тот момент я хотела одного: зарыться лицом в подушку и уснуть. Спать долго-долго, а проснувшись, знать, что все осталось где-то далеко позади.

Я нашла гостиницу, в номере задернула шторы на окнах и отключила мобильный, перед этим отправив СМС Лео: «Я тебя люблю». Мне очень хотелось, чтобы он в эту минуту был рядом. Но даже с ним я вряд ли смогла бы говорить.

Проснулась я рано. Часы показывали половину шестого. Очень скоро выяснилось: уснуть опять не получится. В семь я отправилась завтракать и сразу после этого покинула гостиницу. Мобильный я так и не включила, мне требовалось побыть наедине со своими мыслями и решить, что делать дальше.

Старик оказался прав: найти это место было совсем не трудно. Я сидела в густой траве, привалившись спиной к березе, и смотрела перед собой. Через четыре года я все-таки нашла маму, нашла ее могилу. Я пыталась подобрать подходящие слова, которые, наверное, должна была сказать ей, но все слова вдруг показались бессмысленными. Слез тоже не было. Должно быть, это ненормально. Или я просто не в состоянии поверить, что ее больше нет?

Я тяжело поднялась и вернулась к машине. До города оставалось километров двадцать. Возле первого телефона-автомата я остановилась, набрала номер и произнесла, стараясь изменить голос:

– У меня есть информация о пропавшей без вести четыре года назад Гришиной Татьяне Витальевне…

Я подробно описала место, где захоронена моя мать, и повесила трубку до того, как мне начали задавать вопросы. Все переговоры записываются, и информация уйдет по назначению. Объяснить свой поступок мне было довольно затруднительно. Вряд ли это акт гуманизма по отношению к больному старику. Никакой жалости к нему я не испытывала. Он лишил меня матери, и самое суровое наказание убийце вряд ли бы смогло меня с этим примирить. Много бы я отдала, чтобы избавиться от родства с ним! Но он прав: во мне течет его кровь, и теперь мне придется жить с этой мыслью.

Положив руки на руль, я сидела так некоторое время, потом позвонила отцу. Вести с ним беседу как ни в чем не бывало оказалось трудно. Я боялась проговориться о своей тайне. И думала о том, что отцу предстоит узнать в ближайшее время. Пусть лучше не от меня. Возможно, это просто трусость, но вестником несчастья я быть не хочу.