Элизабет Питерс - Напиши мне про любовь

— Нет. То есть да! Погоди минутку. — Помолчав, Валери-Джин продолжала: — Если я попрошу оставить меня в покое, ты ведь оставишь, правда?

— Разумеется.

— Но мне бы хотелось с тобой поговорить. О боже, мне просто необходимо поговорить!

— Вот и отлично.

— Но только не здесь. К тому же сейчас какая-то идиотская лекция.

— А где?

— После лекции. Давай встретимся... О господи! — Сдавленно вскрикнув, Джин вдруг рванулась прочь, пошатываясь на высоченных каблуках.

Жаклин обернулась посмотреть, что же так испугало старинную подругу. Впрочем, Джин многого не надо — помнится, она до смерти боялась жуков, мальчишек, летучих мышей и мало ли чего еще.

Прямо на Жаклин надвигалась дама в потертом твидовом костюме — высокая, плотного сложения, с решительными чертами и заметными усиками, — но шариковая ручка, которой она размахивала, не казалась настолько пугающей, чтобы обратить Джин в стремительное бегство. Хотя... Сумка, перекинутая через плечо дамы, была не меньше тех, что носила Жаклин, и в данный момент матрона как раз доставала оттуда блокнот. Да у нее же на лбу написано, что она журналистка!

— Вы какая будете из Валери? — поинтересовалась усатая дама, нацелив ручку на Жаклин.

— Пока никакая. Если напишу роман, то назовусь Валери фон Хенцау.

— Недурно, — ухмыльнулась дама. — Значит, ваша бирка...

— Сплошное вранье.

— Ясно.

Жаклин изучила именную бирку собеседницы. Чуть ли не впервые за день она увидела знакомое имя.

— "Д. Дюберстайн". Так вы Дюбретта? Та самая, что ведет светскую хронику?

— Случается, меня величают и другими... э-э... именами. — Острые черные глазки Дюбретты пытливо вперились в Жаклин. — Вы, часом, не с Валери Вандербилт разговаривали?

— Угу, я страстная почитательница ее таланта.

— Да что вы? Забавно. По выражению вашего лица я решила, что вы обвиняете ее в каком-то преступлении.

— Просто она такая застенчивая...

— Она явно что-то скрывает. Видно невооруженным глазом. Хотела бы я знать...

Жаклин преградила Дюбретте путь.

— Кстати, я и ваша поклонница тоже! — заявила она. — С интересом читаю вашу колонку.

— И как часто?

— Ну...

— Так я и думала. — Дюбретта расхохоталась. — Нет, дорогуша, вы слишком умны, чтобы интересоваться подобной чепухой.

— Мне запомнился один скандал, о котором вы писали. Пару лет назад. Насчет сексуальных домогательств в мэрии.

— Ах, это! Меня тогда чуть не уволили. Читатели предпочитают скандалы со звездами, а не с безвестными чиновниками.

— Нет, серьезно, отличный был цикл статей. — Джин теперь уже наверняка успела удрать, и Жаклин могла себе позволить быть искренней. — Вас следовало выдвинуть на Пулицеровскую премию.

Черты лица Дюбретты от природы не были созданы для нежных эмоций, а за долгие годы в весьма циничной профессии еще больше ожесточились, но взгляд, которым она одарила Жаклин, был полон признательности. Гордость, благодарность и приязнь читались в мимолетной улыбке, но акула пера тут же нарочито угрюмо буркнула:

— Вы на какую из лекций собираетесь?

— На ту, что про рекламу и саморекламу. Пожалуй, там будет занятнее всего.

— Это точно.

Несколько секунд они молча шли рядом, затем Дюбретта спросила:

— А что вы здесь делаете? Не для печати — мне просто любопытно.

Жаклин отлично знала, что грош цена этому «не для печати», но знала также, что ее персона слишком незначительна, чтобы удостоиться упоминания в колонке Дюбретты. К великому сожалению. Высоколобые обитатели респектабельного Колдуотера клеймили позором «примитивные и возмутительные сплетни», что не мешало им взахлеб читать колонку тайком. И Жаклин с превеликой радостью появилась бы в ней.

— Я библиотекарь, — пояснила она. — Захотелось прошвырнуться в Нью-Йорк и при этом получить командировочную скидку.

Они последними покинули зал.

— Надо припудрить нос, — сообщила Жаклин. — Возможно, мы с вами еще встретимся.

Дюбретта ухмыльнулась:

— Займу для вас местечко.

— Зря тратите время, Дюбретта. Я ни за что не предам Валери Вандербилт. Каленым железом не выбьете из меня правду!

На том они и расстались.

Жаклин в самом деле пудрила нос, когда вдруг сообразила, что среди лиц, отражающихся по соседству с ее собственным, одно как будто сверлит ее взглядом — точнее, ее отражение. Это не был очередной призрак из прошлого — лицо совсем юное, могло бы принадлежать ее дочери, а то и внучке... (При этой мысли Жаклин поморщилась.)