Дарья Калинина - Из мухи получится слон

В пути тихо радовалась приятному разнообразию, появившемуся в моей жизни. Было так славно после ночных погонь и неожиданных встреч ехать в обычном автобусе рядом с мирными старушками, тихо дремавшими на сиденьях, обитых искусственной кожей. В переднее окно светило редкое по зиме солнышко. Снег искрился в его лучах, и даже грязные сугробы по краям дороги приобрели праздничный цвет. Если бы не воспоминания о содеянном, холодившие мне нутро, и предчувствия того, что еще ничего не закончилось, все было бы и вообще чудесно.

Вокруг маминого дома бродило несколько кошек. Все они были пепельно-серые или грязно-серые, когда-то белые. Это были многочисленные потомки одной пушистой полосатой матроны, которая однажды оказала честь нашему дому, поселившись в подвале. До ее появления общественных кошек в доме не наблюдалось. Через положенный по ее кошачьей природе срок она подарила миру три пушистых серых комочка, которые были без единого пятнышка или полоски. Котята выросли и сами стали папами, мамами, тетями, бабушками, свекрами и так далее, но никогда среди потомства той первой полосатой кошки-прародительницы не бывало пестрых или полосатых котят. Этот непонятный каприз природы забавлял меня необыкновенно. И при этом в соседних домах полосатых котов и кошек было хоть пруд пруди, но наш дом был плотно оккупирован одноцветными представителями кошачьего племени. Даже когда случайно в их ряды затесывалась полосатая подружка, надолго она не задерживалась и под каким-нибудь благовидным предлогом торопилась удалиться.

Тлетворное влияние кошачьего племени на мою судьбу не вызвало бы сомнения ни у кого, кто ознакомился с событиями, происшедшими со мной с тех пор, как мне перебежали дорогу кошки возле дома подруги в то далекое субботнее утро, с которого вся каша и заварилась. Но после ночи без сна я не уловила предупреждения, носившегося в воздухе, и не предприняла самых необходимых мер спасения от них. Здесь сыграло свою роль еще и то, что кошки были привычным фрагментом в архитектуре маминого дома.

Возле меня образовалось заинтересованное моим пакетом общество из четырех кошек. Наши кошки жили на широкую ногу и питались тем, что приносили им добросердечные бабушки, которых в доме было гораздо больше, чем кошек, и, следовательно, еда у них не переводилась. А так как жили они коммуной, то излишней робостью не страдали. Ласкаться к человеку ради самого процесса они никогда не желали, им, должно быть, хватало общества друг друга, поэтому они контактировали с человеком, когда их припирали к стенке, держа одновременно в руках соблазнительный шмат колбасы. Тогда они милостиво разрешали погладить себя. Сейчас на мордах четверки отчетливо читался вопрос: «Что несешь? А что из этого ты несешь для нас?»

Обнаружив, что ничего им от меня не светит, они потеряли ко мне всякий интерес и поспешили к своим мисочкам, чтобы утешиться сухим кормом и рыбными головами, а я беспрепятственно миновала кошачью заставу и поднялась на лифте к маме.

«Доместос» оправдал мои самые худшие опасения. Он отбеливал абсолютно все. Начиная с эмали на ведре и кончая кожей на ладонях. Французских красавиц времен Людовиков XIII–XV надо было бы замачивать в «Доместосе», тогда они приобрели бы столь ими ценимый бледный вид. Жаль, что они, бедняжки, тогда ничего подобного в своем хозяйстве не имели.

Мама осталась мной довольна и тут же постаралась впихнуть в меня побольше сведений и еды. Ей всегда кажется, что я худею и чахну просто у нее на глазах, и она переполняется тревогой за мое здоровье и незамедлительно приступает к кормлению. То, что я вышла из младенческого возраста, не останавливает ее ни на минуту. Вот и сейчас она грациозно курсировала между кухней, обеденным столом и холодильником, который стоит у нас в прихожей с тех пор, как один из диванов встал на место холодильника в кухне. С периодичностью в несколько минут мама появлялась с новым блюдом, которое настойчиво предлагалось мне на пробу.

В детстве я была хилым ребеночком с очень плохим аппетитом. С возрастом аппетит наладился. Во всяком случае, меня он вполне устраивает, но мама продолжает быть озабоченной тем, как бы побольше впихнуть в меня еды, и в кратчайшие сроки. Она выработала несколько фраз, которые я всегда использую, когда кто-то из моих знакомых отказывается от поставленной перед ним еды. Здесь главное заставить человека начать есть, независимо от того, взрослый это или ребенок. Если он начал есть, то в силу вступает чисто животный инстинкт, надо съесть все, что влезет, а иначе съест кто-нибудь другой, а ведь это его тарелка и его еда. Он уже не отдаст ее до тех пор, пока будет в силах проглотить хоть кусочек. Но это лишь в том случае, когда он до нее дотронулся. Только тогда она становится его собственностью и, стало быть, начинает нуждаться в защите от чужого посягательства.