Валерий Смирнов - Как на Дерибасовской угол Ришельевской

Кто видел, как Я Извиняюсь заехал на стенку собственного дома, в консервной банке под названием машина, стал медленно покрываться испариной. Потому что у Я Извиняюсь был донельзя фронтовой характер и он мог начать сгонять свою радость на любом прохожем в зоне действия костыля. Только один человек бесстрашно хохотал над злым, как винный укус, инвалидом. Это был его собственный, как уверяла мамаша Панич, сын. И вот такому смелому человеку предстояло сделать приятный сюрприз корешу Макинтоша по кличке Говнистый.

Но одно дело озадачиться насчет очередной гадости, и совсем другое — поработать, чтоб она произошла. На психику Говнистого давило не столько отсутствие свежих идей, как бесплатный характер Я Извиняюсь и серьезная маза его очень нехорошего сына. Кроме того, Макинтош честно предупредил приятеля: если какая-то падла догадается, что сюрприз исходит от Позднякова, то Говнистый может рассчитывать только на такую награду, которую рискует выудить из папаши Панич. Говнистый знал кое-что о жизни художника Рембрандта и гораздо больше за художества меньшего Панича. Но, несмотря на это, он решил узнать еще больше. Поэтому в тот же день Говнистый деликатно грохнул кулаком у дверь, за которой ошивалась Рая Пожарник вместе с ее закопченной ванной.

Рая Пожарник носила теперь редкую для Одессы фамилию Шварцман и в свободное от настоящей работы время топала по парикмахерской с расческой между креслами. А что может заработать в парикмахерской бедный мастер Шварцман кроме жалких чаевых и доброй жмени волос? Ну разве что одеколона на шару напиться. Поэтому, когда мастер Шварцман снимала белый халат, она сразу превращалась в Раю Пожарник.

Мимо других интересных достоинств она умела вести разведку не хуже, чем Штирлиц, но в отличие от него не расслаблялась даже 23 февраля, когда этот шпион сморкался в занавеску, превращаясь из фашиста в советского полковника. Кроме того, Рая расставалась с информацией безо всяких надежд на ордена и только за наличный расчет. В отличие от Штирлица, она не получила паек от НКВД в немецком варианте, а ее сын и зять загремели в бесплатную туристическую поездку по стройкам Сибири ровно на пятнадцать лет. Мастеру Шварцман нужно было как-то заботиться за них и их семьи, где на голову империалистической Америки подрастали маленькие одесские шварцманята. И сбережений у Раи Шварцман не было никаких. Потому что, если бы они у нее остались, Рая никогда бы не получила кличку Пожарник, а менты все равно бы их позабирали.

Это случилось, как не показывают у кино. Рая тогда еще просто Шварцман спокойно себе махала ножницами по голове очередного клиента, как к ней неожиданно подошел молодой человек и что-то сообщил прямо в ухо. Мадам Шварцман тут же положила расческу своему клиенту на темя и сказала ему, что он и так красивый. Потому что ей срочно надо бежать домой отключать газ. И она побежала домой, но газ почему-то не отключала, а совсем наоборот — стала вынимать из разных мест туго спрессованные бабки. Зять и сын мадам Шварцман в этот день были выявлены милицией как большие передовики в области вино-коньячного производства, и все, что они за какой-то жалкий год намолотили своим нелегким трудом, тут же стало превращаться в вещдок их кипучей деятельности. Чтобы избавиться от такого количества исключительно советских купюр, мадам Шварцман сперва кинула их у ванну, а потом спокойно зажгла спичку. И наши замечательные советские деньги стали уже тогда превращаться в такой мусор, которым они являются по сей день, несмотря на то, что на них пишется всякий юмор насчет золота и драгоценных камней.

Рае Шварцман было бы гораздо легче, если б ее родные работали немножко меньше. А так, представьте себе, все эти гроши в одну ванну ни за что не лезли и огорчали мадам Шварцман, которая очень спешила. Тогда Рая взяла себе пару наволочек, набитых смиттем с портретом вождя революции, и пошла знакомить с ним дворовой туалет. В этом самом туалете деньгам не была такая лафа, как в персональной ванне Шварцманов. Потому что некоторые купюры намокали у том, что постоянно живет в сортире, и горели не так хорошо, как им стоило.

А когда во двор залетели менты, мадам Шварцман уже выскочила из уборной и спокойно встретила их на хате. И объяснила, что старость — радость только для склероза, когда опера спросили, чего она жарила в ванной. Потом менты добрались до дворового туалета, где устроила пожар Рая Шварцман, и увидели, как там тлеет. Я не знаю, какой дурак сказал, будто деньги не пахнут. Если бы они не пахли, стали бы менты вытягивать их оттуда, где таким, с позволения сказать, деньгам самое место, отворачивая нос у сторону моря и нацепив резиновые перчатки на руки от ногтей до подмышек?