Михаил Шаламов - Строгий заяц при дороге

— Э-эй ты, как там тебя… товарищ Тит! Ты не балуй… Развязывай веревки! Кому говорят, развязывай!

— Успокойтесь, Штирлиц! — заботливо ответил он. — Ваши мучители пока не должны догадываться о моем присутствии. Они, конечно же, еще вернутся сюда, чтобы выпытать у вас пароли и явки. Но я твердо верю, что вы будете молчать. Да, кстати, — он порылся в кармане курточки и поднес мне на чумазой ладошке четыре золотых зуба. — Ваше имущество?

— Нет, — сказал я, — не мои…

— Так значит, это вы его…

Я молча кивнул. С чем-то ассоциировались у меня эти зубы.

— Ну, тогда это ваши трофеи, Штирлиц! — мальчик полез мне под шубу и ссыпал зубы в нагрудный карман пиджака. — Три зуба храните, а один я оставлю себе на память. Ладно?

Помотав головой, чтобы отогнать сосущую боль в затылке, я спросил пацана:

— Так что, ты разве не развяжешь меня? Ты не играй у меня на нервах! Развязывай сейчас же!

— Не пришло еще время! — сурово ответил мальчик. — Подвалы гестапо под охраной, на улицах — комендантский час, патрули автоматчиков. А подложные документы еще не готовы.

— Развязывай! — рявкнул я на него уже во весь голос, противно потея. — Развязывай сейчас же!

— Тише, товарищ, — приложил он палец к губам, — Мюллер услышит!

— Товарищ? — заорал я зверея. — Багдадский вор тебе товарищ! Освободи меня сейчас же, сопляк! Я тебе поиздеваюсь!..

Лицо моего мучителя стало грустным.

— Я понимаю… Я прекрасно вас понимаю, Штирлиц! Вы истерзаны жестокими пытками, ваше тело горит от веревок. Я был бы счастлив, если бы мог вернуть вам свободу. Но если побег из застенка не удастся, вас подвергнут еще более изощренным пыткам. А вы этого не переживете…

С моей головой было что-то неладно. Неожиданно мне почудилось, что я действительно по паспорту Штирлиц, сейчас 44-й год и я под колпаком у Мюллера. Уж больно складно шпарил парнишка свою ерундистику, выдавал как по писаному:

— Единственное, что я могу для вас сделать, Штирлиц, это принести пищу — свой скудный осадный паек. Ждите меня, я вернусь. Верьте мне, Штирлиц!

Мальчишка метнулся к двери и уже выскочил было из чулана, но вернулся, проверил на мне веревки и, подобрав с пола кляп, засунул его на прежнее место.

— Так надо, Штирлиц, — скорбно заметил он, — чтобы наши враги не заподозрили лишнего!

Не обращая внимания на мое возмущенное мычание, он вывернул лампочку и, включив фонарик, удалился.

«Псих! — понял я. — Сумаошедший^»

«…Создание, которое безглазо смотрело на Колвина из темноты, походило на большую белесую жабу. Огромный растянутый рот его время от времени судорожно распахивался, чтобы выпустить длинный кроваво-красный язык. Им чудовище сбивало влет нетопырей, привлеченных паразитами, которые кишели на его полупрозрачной коже. Вместо глаз у создания были лишь сочащиеся наросты, но узник чувствовал, что жуткий хозяин подземелья видит его, следит за каждым движением.

Существо топталось на границе света и тьмы, давая Колвину как следует разглядеть его обличие. Туловище у него было почти человеческое, безволосая голова сидела на короткой шее, плеч не было, но длинные, волочащиеся по полу сильные руки — все в буграх мускулов. Короткие кривые ножки с плоскими, точно расплющенными огромной тяжестью ступнями, носили чудовище быстро и бесшумно. Оно то совалось в круг рассеянного света, то отступало обратно во мрак.

— Ты кто? — холодея от ужаса, спросил Колвин.

— Уаллум, — сказала тварь, — уаллум улу. — И попыталась дотянуться до Колвина рукой, сама оставаясь в тени. Прикованный узник отшатнулся.

— Улуа уал, — донеслось из сумрака, и тварь сменила позицию, заходя с той стороны светлого круга, к которой Колвин приблизился. Человек каждый раз легко уходил от протянутой лапы, но тварь казалась неутомимой, непрерывно скользя на границе света и тьмы. А Колвин с ужасом думал, что факел в конце концов догорит и он окажется беспомощным во власти демона. Нужно было на что-то решаться.

— Ладанка, — прошептал он, — прощальный подарок принцессы Ридины…

Дрожащими пальцами нащупал Колвин под камзолом замшевый мешочек, лихорадочно развязал шелковые тесемочки… Внутри был маленький флакон из бесценного лингорского хрусталя. Откинута в сторону алмазная пробка — и в ноздри узника ударила струя сладковатого запаха.

«Это всего лишь какая-то ароматическая эссенция! — понял Колвин. — Ридине захотелось, чтобы ее любимый в походе благоухал, словно какой-нибудь изнеженный столичный франт. Глупый женский каприз! Но пусть будет так, как ей угодно!»