Дмитрий Леонтьев - Дипломатия греха

— Я им являюсь, — отрезал иерей. — Я тебе уже говорил: у меня свой взгляд на борьбу со злом. Если б в России соблюдались, хотя бы две заповеди «не убий!» И — «не укради!», мы бы жили совсем иначе. Да, я установил «жучки». И даже смог снять на десять дней комнату в соседнем подъезде этого же дома.

— Откуда ты достал технику?

— Не у одного тебя друзья в частный сыск перешли.

— Что ж… Хоть что-то. Только почему ты не сказал мне об этом раньше?! Я что, марионетка или пешка?!

— Что ты злишься? — искренне удивился он. — Если б я сказал тебе о своем замысле с самого начала, ты вел бы себя совсем иначе. Да и неизвестно, получилось ли бы у меня что-нибудь. А теперь, когда известно, что получилось… Один мне удалось замаскировать хорошо, а остальные… Если их найдут, это только подольет масла в огонь подозрений. Это будет нам даже на руку. Авантюра, конечно…

— Даже более того… Хочешь, я тебе скажу, как все это будет? Копылов решит, что самое лучшее для него в подобной ситуации — лечь на дно, и уедет куда-нибудь на Гаити, на пару недель. А его архаровцы в это время будут нарезать твоего покорного слугу на гуляш, и подавать под соевым соусом.

— Тогда придумаем что-нибудь другое.

— Мне бы твой оптимизм!.. Подожди, а кто записывает сейчас разговоры в квартире Копылова?

— Никто не записывает. Я же здесь, с тобой.

— Так какого же… Какого лешего ты мне здесь байки рассказываешь?! Нет, батюшка, я тебе дивлюсь: каждое произнесенное там слово сейчас для нас навес золота, а ты…

— Так, значит, ты мне веришь?

— О-а-о! — я заскрежетал зубами и стал подниматься с угрожающим видом.

— Ладно, ладно, — примирительно поднял Разумовский, — возвращаюсь. А ты заглянул бы к тому пареньку, что квартиру расселял, Сухорощенко. А то, как бы наш знакомый Копылов, в гневе праведном из него дров не наломал. Найдут потом парнишку где-нибудь с проломленным черепом, а нам жертв не надо.

— Ты бы о другом парнишке побеспокоился, через три дня могут вообще не найти… Ох, я тогда К тебе по ночам являться и совесть твою терзать. Зелененький такой, дохленький.

— Совесть? — с сомнением переспросил иерей. — Ну, ну.

Я досадливо махнул рукой, и священник вышел. Я прислушался к его удаляющимся шагам и задумчиво потер подбородком Шутки шутками, но дело и впрямь может принять весьма нелицеприятный оборот. Ай да поп, ай да пройдоха.

Во дворах, на Старo-Невском проспекте, где снимал квартиру Сухорощенко, я без труда отыскал подъезд. Скверик, расположенный с обратной стороны шумного проспекта, был тих и безлюден, и потому зеленая «БМВ», притаившаяся в тени деревьев, сразу бросилась мне в глаза. Солнечные блики на стекле машины не позволяли мне разглядеть лица сидевших в ней двух широкоплечих, спортивного вида парней, но выработанный годами работы инстинкт подсказывал мне, что меня пристально изучают.

Насвистывая веселую песенку «Нам не страшен серый волк», я беспечно вошел в подъезд и поднялся на третий этаж, где располагалась квартира Сухорощенко. Квартира как выяснилось, интересовала не только меня. Услышав мои шаги, навстречу шагнули еще двое спортсменов, близняшки сидевших в машине. Не обращая на них внимания, я протиснулся между глыбообразными, затянутыми в кожу курток плечами и поднялся этажом выше. Перебитые носы поворачивались мне вслед, словно притягиваемые магнитом. На следующем этаже я выбрал дверь видом похуже и надавил кнопку висящего на двух проводках звонка. Лязгнул замок, дверь отверзлась на длину цепочки, и в образовавшуюся щель на меня уставился любопытный карий глаз.

— Девочка, громко и театрально (так, чтобы было слышно внизу) сказал я, мне нужен Стенько-Разин Феофан Прокопьевич.

— Никого нет дома, заученно ответили мне, продолжая изучать веселыми глазенками.

— Но Феофан Прокопьевич просил меня зайти к нему, забрать ноты. Он ничего для меня не оставлял?

— Никого нет дома, — дверь захлопнулась, и я вытер выступивший на висках пот.

Как-то раз при подобных обстоятельствах я попросил позвать Луку Петровича и, к своему ужасу, получил его в виде маленького, сухонького старичка, долго и пытливо выспрашивающего меня, кто я такой и не учились ли мы с пим в школе. С трудом выкрутившись, я поклялся себе впредь, что самым простым именем вымышленного лица будет Евлампий, на худой конец Мефодий.

Возмущенно бормоча под нос, я направился обратно. «Кожаные куртки» — стояли на том же месте, в тех же позах и с теми же выражениями на лицах. Моя импровизация их явно не убедила.