Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя

– А остальной кружок?

– То-то и смешно. Взяли только его. Что бы он ни натворил, белье тут ни при чем.

– Что с ним стало?

– Я слышал, ему удалось выбраться из города; а может, они ему и не мешали, не знаю.

– А знаешь, куда он отправился?

Он пожал плечами.

Я положил руку на трусы.

– Не вынуждай меня это делать, Арчи.

Он покачал головой:

– Я правда не знаю, куда он направился, но догадаться нетрудно… То есть жить-то человеку на что-то надо, правда?

– И что?

– А то, что много лет назад, задолго до того, как он стал Мистером Большие Дребеденьки, у него была другая профессия. Не из тех, за которые с тебя пишут портреты маслом, чтобы повесить в «Ротари-клубе».

– Что это было?

Арчи заглянул мне в глаза и долго, упорно не опускал взгляда. Он знал, что расскажет мне все, но ему это никак не нравилось. Наконец он произнес три слова:

– Панч и Джуди. [29]

– Если тебя ловили пираты, – объяснял я, – то приковывали к веслу и втирали тебе красный перец в глаза, чтобы ты не мог спать. Конечно, если ты женщина, тебя вместо этого продавали в рабство.

Амба стояла перед картой Борнео и изучала маршрут моего многоюродного прапрадедушки.

– А почему ты уверен, что она не утонула?

– Не исключено, что и утонула.

Амба развернула сахарный леденец.

– И что – ты просто сидишь себе и таращишься на дедушку?

– Второе правило частного детектива.

Она посмотрела на меня с интересом:

– Это какое?

– Береги башмаки.

Амба нахмурилась.

– Это означает, что ни к чему трепать кожу на подметках, слоняясь по городу, когда многое можно сделать головой.

– А первое правило частного детектива?

– Не становиться частным детективом.

Она опять нахмурилась:

– А третье?

– Попозже расскажу.

– То есть ты его еще не выдумал.

Я рассмеялся:

– Ладно, хватай свой плащ, пора нарушить второе правило.

В Венеции вельможа приезжал во Дворец дожей разодетым в меха и шелка, а через полчаса выходил через заднюю дверь и по мосту Вздохов отправлялся в тюрьму. Путь Иоло Дэвиса лежал через мост Тревехан, но символика та же. Многие годы он купался в теплом сиянии аберистуитской респектабельности. Пускай не герцог и не лорд, но занимал видное положение, наслаждался уважением сильных его маленького мирка. Ежегодно получал приглашения на Летний бал «Гольф-клуба» и Рождественский прием в «Ротари»; заседал в попечительском совете школы Св. Луддита; был советником экзаменационных комиссий; опубликовал несколько исследовательских работ об утерянном искусстве изготовления корсетов из китового уса. Гордый человек, он заказывал костюмы в Суонси и щеголял лосьоном после бритья, составленным по индивидуальному рецепту парфюмерами Гуэнта. Культурный человек, он отныне добывал себе пропитание кукольными представлениями в задних комнатах питейных домов.

Меккой раешников был Аберайрон, и, направляясь на юг по прибрежной дороге, мы продолжили разговор о Гермионе Уилберфорс. Я рассказал, как много лет спустя в Джунглях нашелся дневник Бартоломью. На страницах которого описывалось, как носильщики и проводники один за друим оставляли Ноэля, но он в одиночку прорывался Дальше; как в лихорадке и безумии протекли последние недели. И как в предсмертном бреду он описал день, когда его – одинокого, больного, обезножевшего – в джунглях навестила Гермиона.

– Штука-то в том, – сказала Амба, не вынимая леденец изо рта, – что это ничего не доказывает, так ведь?

– Ничего.

– Это могла быть просто галлюцинация.

– Разумеется.

– Или орангутанг. Или он это вообще выдумал.

– Есть только одно «но».

Возникла мимолетная пауза. Амба поглядела на меня, почуяв в моем голосе легкий аромат мелодрамы.

– Какое?

– Он взял с собой фотоаппарат.

Я чувствовал, как нарастает ее интерес.

– Один из первых, величиной со стремянку, и дотащил его до самого Борнео и там – вверх по реке. Он был первым, кто сделал снимки туземных охотников за головами. Он однажды описывал, как ему удалось договориться с племенем о съемке, и пришлось ждать час, пока тамошние женщины подготовятся. Он сказал, что женщины во всем мире одинаковы.

Амба фыркнула.

– Большую часть фотослоя съели насекомые, но несколько пластинок уцелело.

– Где они?

– В университете Сиднея.

– Только не говори мне, что он сфотографировал Гермиону.

– Не знаю. Удивительная штука: фотоаппарат так и не нашли – обнаружился дневник, другие вещи, но не фотоаппарат. И вдруг через пятнадцать лет он всплыл – по крайней мере, так рассказывают – в лавке старьевщика в Гонконге. Его купил американский торговец, а внутри была еще одна пластина. Говорят, он проявил ее, и хотя она была повреждена, все-таки на ней угадывалось призрачное изображение европейской женщины на фоне дождевого леса.