Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя

– Что хорошего?

– Если стал кому-то помогать не за деньги, стало быть, резон посерьезней денег. Когда я служил в Органах, мы делали свое дело за совесть, а не за деньги. Дураки бы мы были, если б рисковали своими головами за деньги – потому что нам не платили. Разве что самую малость.

Я сделал глубокий глоток. Отличное тут пиво.

– Беда в том, что я не знаю, почему я это делаю – из чистоты побуждений или из чистой дурости.

– Зачастую разницы нет, – сказал Иа.

Возвращался я коротким путем мимо ратуши и тут услышал впереди позвякивание Пикеля и его ключей, хотя было далековато и джином не пахло. Карлик передвигался сгорбившись, странными скачками, как гориллы из фильмов о Планете Обезьян. Повинуясь какому-то инстинкту, я остановился посреди площади и нырнул за сланцевый постамент конной статуи Лавспуна. Выждал, пока Пикель скроется в боковой двери часовой башни. Там на звоннице он и жил своею странной жизнью: мылся в старой жестяной ванне, куда собирал дождевую воду, кашеварил в котелке, пожертвованном обществом «Шали и Ведовства». Пикель учился в школе в одно время со мной, но мы его там редко видели. Он по большей части уроки прогуливал и валандался по Площади, с курьезной любовью поглядывая на башенные часы. Эту эмоцию трудно объяснить, разве что в терминах трактирного психоанализа, который рассматривал ее как эрзац материнской любви, – при том, что подлинный продукт давно уже продан матросам в Гавани. Пикель занял место смотрителя городских часов после того, как его предшественник мистер Домби свалился в механизм и погиб. Для Аберистуита это было равнозначно убийству Кеннеди, и поскольку ушла целая неделя на то, чтобы счистить останки с шестеренок, время и впрямь на какой-то период остановилось. Многие считали, что смерть мистера Домби так же вероятна, как гибель пожарника под колесами пожарного фургона. Но полиция с удовлетворением констатировала, что в происшествии нет ничего подозрительного. Хотя даже полицейские не могли отрицать, что в тот день в башне витал странный запашок джина, а мистер Домби был человек непьющий. Но кто-то же должен заводить часы.

Цепочку моих размышлений прервал чей-то голос.

– Привет! – Это была Амба.

– Привет!

– Где был?

– В пабе.

– Ты пьяный?

Я рассмеялся:

– Нет!

Она развернулась всем телом и посмотрела мне в глаза:

– Ты еще не передумал?

– Не-а.

– И тебе даже не интересно, кто это?

– Что – кто?

– Убийца.

– Допустим, да. Кто это?

Вместо ответа она закинула голову и, прищурившись, поглядела в небесную лазурь.

– Он.

Я проследил за ее взглядом – над нами верхом на своем приземистом скакуне зеленел бронзовый Лавспун. Вокруг копыт вилась надпись на латыни, живописуя пресловутую историю о том, как во младенчестве он в Великий пост отказывался от материнской груди.

– Учитель валлийского?

– Ага.

– Он что, убивал собственных учеников?

– Ты же его знал, так?

– Знал, – вздохнул я, уносясь мыслями в туманную даль прошлого. – Да, он преподавал у меня валлийский много лет назад.

– Стало быть, ты знаешь, что это за человек.

– Помню, он многих бил. Не помню, чтобы кого-нибудь убивал. Хотя, может, меня в тот день не было.

Я буквально ощутил, как фрустрация неуклонно душит в ней энтузиазм.

– Почему ты не принимаешь меня всерьез?

Но не успел я ответить ни слова, как она развернулась и пошла через дорогу прочь.

Поддавшись безотчетной усталости, я прислонился к постаменту. Как я мог всерьез принять такую историю? Невзаправдашние враки, вроде таких, дети выдумывают постоянно. В школе мы все его боялись, конечно. Завидев его, бросались в стороны, как китайские крестьяне при внезапном появлении императора. Вжавшись в стены, отведя глаза, мы пережидали, пока он, под своей белой шевелюрой, как клипер под парусами, пронесется мимо. Но, кроме обильного ушедрания, он ничем не оправдывал наших страхов. Нынче же он стал Великим Магом и, укрывшись за фасадом гражданственной респектабельности, заправлял городом. Но мы все знали, что фасад этот – из фанеры. Спросите городских бетонщиков – этих изможденных людей с запавшими глазами, что не осмелятся рассказать, какие добавки по ночам попадают в их бетон. Спросите их о трупах в фундаментах. Как там говорил Сослан? Город стоит на честных людях. А то еще спросите Мейриона, криминального репортера, почему он заодно освещает и рыбную отрасль. Отчего так усердно описывает посторонние предметы, частенько попадающие в сети. Или спросите у рыбника о человеческих зубах, оказавшихся в желудках рыб. Или спросите Лавспунова кузена про магазин поношенной одежды, которым он владеет, – «Деревянный бушлат». Спросите, где он берет товар. Да, Лавспуну не стоит вставать поперек дороги. И ни я, ни Ллинос не отправились омарам на прокорм потому лишь, что наша деятельность выгодна Лавспуну. Как показательные сталинские процессы, на его режим наша работа наводила глянец законности. И все-таки. Разве стал бы он губить своих учеников? Разве они – не святая святых? Я прижался щекой к теплому сланцу постамента. Кто знает? По каким меркам судить человека, который, прокатившись на пони до Трегарона, заказывает конную статую в свою честь?