Нина Соротокина: С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)

Я вспомнила, как возила двенадцатилетнего сына в Ленинград — посмотреть Леонардо да Винчи. Мы быстро шли по Эрмитажу, я цепко держала сына за руку. Мне хотелось, чтобы Алешка незамыленным взглядом увидел Мадонну Бенуа и уже потом стал знакомиться с малахитовыми вазами и павлином — чудом ювелирного искусства. Но мой ребенок залип на неграх, была там в проходе целая аллея черных голов на мраморных подставках. Потом рассказ об Эрмитаже он всегда начинал с этих негров, а Мадонна Бенуа заблудилась у него в подсознании.

Как это ни смешно, нечто подобное произошло здесь и со мной. Ожидаемого впечатления «Ночной дозор» не произвел. Впечатления от самого Амстердама были гораздо сильнее. Я стояла перед картиной и твердила себе, что-де вот перед тобой самая загадочная картина Рембрандта, и в композиции, и в светотени есть некая тайна, над которой ломают головы искусствоведы. «Разгадывай, бестолочь», — шептала я себе, а вместо этого видела, что у капитана в белом камзоле, главенствующей фигуры на полотне, неправдоподобно короткие руки, и вообще он карлик, а девушка с петухом казалась мне порочной, как зачатие, и вообще, что ей здесь делать, среди мужиков?

Не открылся мне Рембрандт, не пожелал, а вот Вермеер Дельфтский — это, я вам скажу!.. После «Ночного дозора» мы с подругами договорились разбежаться, каждая из нас любит общаться с живописью в одиночестве. Договорились встретиться в кафе у входа через час. Но у вермееровской «Молочницы» я забыла про время. Сколько же лет эта прекрасная крестьянка в желтой кофте льет молоко в грубый кувшин? В моей молодости у костров пели: «Вставайте, граф, рассвет уже полощется, из-за озерной выглянув воды, и, кстати, та вчерашняя молочница уже проснулась, полная беды…» Эта молочница была безмятежна, но странным образом напоминала меня молодую. А я тогда вся состояла из беды, очередная неудачная любовь, казалось, нанесла мне непоправимый урон. Но все потом как-то поправилось.

Стоп… нельзя все время торчать в этих залах. Надо пробежаться по всему музею рысью, а потом опять вернуться к Вермееру — патрицию кисти. Побежала и заблудилась, конечно. Три этажа, под завязку забитые скульптурой и живописью. План мне плохо помогал, потому что я никак не могла найти нужную лестницу. Наконец я вырулила в залы со старым фламандским бытом: гобелены, вазы, серебро и очень много кроватей с балдахинами. Кровати были истинным произведением прикладного искусства: резные столбики, инкрустация, парча. Умилительны были детские кровати и колыбели, на них потратили отнюдь не меньше умения и добротных материалов, чем на роскошные ложа для взрослых.

Я остановилась около маленькой кроватки, вспомнила внуков, растрогалась и между делом заметила, что на моих башмаках от волнения сами собой развязались шнурки. Кажется, чего проще, завяжи, и дело с концом. Но… забыла сказать, я не то чтобы толстуха в прямом смысле, но женщина в теле. А здесь некуда было поставить ногу, и еще чертовски мешала сумка на лямке, как только я нагибалась, она свисала до полу.

Я, пыхтя, боролась со шнурками, когда в зал вошла Галка. Мы радостно заквохтали, как будто вечность не виделись. Несколько залов мы прошли с ней бок о бок хорошим спортивным шагом, а потом опять разошлись в разные стороны.

Вермеер, «Девушка, читающая письмо». Спокойная, некрасивая, прекрасная, пучочек такой на затылке… Блекло-голубое платье прекрасно гармонировало с желтой ландкартой на стене. Что главное в полотнах Вермеера? Свет, конечно. И еще достоинство, причем не сиюминутное, а достоинство по отношению ко всей жизни, никакой суеты, соплей и воплей, как данность принимается и горе и радость. Не бог весть какое открытие, но и оно на дороге не валяется. Чувства меня распирали. Надо было срочно выплеснуть их в диктофон. Я ударила себя по боку в поисках сумки. Но сумки не было.

Шок от потери пересилил восторг общения с Вермеером из Дельфта. Вначале, еще не веря, я ощупала себя, словно сумка могла спрятаться под юбку. Потом сердце ухнуло куда-то в бездну, а душа воспарила, я забыла, где нахожусь. В сумке было все: паспорт, деньги, билеты домой, страховой полис и таможенная декларация. В одну минуту я стала никем, изгоем, Вечным Жидом, гражданином вселенной. А всю жизнь меня учили, что лучше смерть. Ужас захватил меня целиком. До нашей встречи оставалось пятнадцать минут. Именно столько мне понадобилось, чтобы покрыть расстояние в сто метров. Я шла как слепая, тычась в двери, путаясь в лифтах, отирая слезы и тихонько воя.