Гунар Цирулис - Магнолия в весеннюю метель

Об этом напомнило ему замечание Перовой:

— Через две минуты настанет мой черед спрашивать.

— Вопрос из другой оперы: что вы думаете о Кундзиньше?

— В институте его считают перспективным ученым, шеф ожидает многого от его диссертации, отпустил его в творческий отпуск, чтобы он наконец закончил работу. Но, признаться, организатор Виктор Янович никудышный — ему может втереть очки любая лаборантка. Я далека от ревности, но мне не нравится его роман с этой белобрысой Рутой. Из-за нее он и голову потеряет, не только диссертацию.

— Откуда вы знаете?

— Стоп! Ваше время истекло, теперь спрашивать буду я. И не пытайтесь приврать: секретарши все-все знают. В том числе и то, что вы — инспектор уголовного розыска и хотите получить у меня информацию… Вопрос первый: может ли мужчина в отпуске забыть о служебных обязанностях и поухаживать за привлекательной женщиной? Без серьезных намерений, а просто для развлечения.

— Тогда я не мог бы находить вас прелестной.

— Тонкий комплимент, хотя и высказан чересчур сложно. В отпуске я предпочла бы большую прямолинейность… Вы женаты?

— Разведен.

— Это не заслуга. Скажите, охота за преступниками доставляет вам удовольствие?

— Это моя работа, и я проклинаю ее каждый день, но без нее не могу себя представить. Почти каждый день наши задерживают какого-то преступника. Можно ли назвать это удовольствием? Намного важнее сознавать, что таким путем мы боремся с преступностью вообще. Лишаем такого человека возможности совершать новые преступления: убийства, насилия, кражи. Профессор Вобликов уверяет, что взамен одной отрубленной головы у дракона отрастает несколько новых, но разве поэтому надо сложить оружие? Врачи тоже спасают не все человечество, а только отдельных людей.

— И вам никогда не казалось, что так можно потерять веру в самого себя? У вас нет будущего…

— Да, бессмертной славы, работая в милиции, не заслужишь. Но наши стремления проще: работать так, чтобы все поняли, что наказание неизбежно. Тогда рисковать станут разве что слабоумные.

— Хорошо, вернемся на грешную землю. Можете ли вы допустить, что я — современная Мата Хари? Что через мужа я пересылаю за рубеж секретную информацию о деятельности института? На экране телевизора такая версия выглядела бы вполне приемлемой, правда?

Приедитис покраснел и пробормотал:

— Ирина, это нечестно… Это удар ниже пояса… Прошу вас…

— Просить не надо, отвечайте на последний вопрос: почему же, в таком случае, вы до сих пор не попытались поцеловать меня?

— Мам, я есть хочу! — прозвучал голос Таты.

— Ну вот, разве я не говорила, что связана по рукам и ногам? — весело рассмеялась Перова, и у Приедитиса возникло подозрение, что его все время водили за нос.

…В столовой он сел не за свой столик, а на свободное место у окна — прямо позади Кундзиньша.

Он пришел первым и теперь мог, как из оркестровой ямы, держать в поле зрения всю «сцену», наблюдая за появлением на ней действующих лиц. Шахтеры еще не вернулись из Риги, и люди вливались в зал тонкими струйками, завихрявшимися вокруг столиков и растекавшимися в разных направлениях. На отсутствие зрительной памяти Приедитис не жаловался и почти каждого узнавал уже издалека. Вот сутулый человек в вязаной безрукавке, он даже сюда явился с погасшей сигаретой в пухлых губах, почетный член многих зарубежных академий; не желая прослыть высокомерным, он раскланивался направо и налево, хотя зачастую вряд ли знал, кого приветствует. Плотный лысый мужчина со значком ветерана труда в петлице, напротив, не транжирил знаки вежливости, и по его любезной улыбке можно было безошибочно определить, кто из обедающих пользуется влиянием в институте. Размахивая, как обычно, термосом, влетел моложавый ученый из Литвы и, еще не присев, уже набивал рот закуской, словно боясь потерять хотя бы минуту своего драгоценного времени. Скрестив на груди руки, шаркая домашними шлепанцами, завхоз Среднеазиатского филиала института выступал во главе семьи — жены и двух малышек с косичками.

Только сейчас до Приедитиса дошло, какую безнадежную обязанность он по доброй воле взвалил на себя: кто из этого пестрого общества мог, умышленно или по недоразумению, прибрать к рукам чужую рукопись? И он с облегчением вздохнул, когда в зал, как порыв свежего ветра, влетели его товарищи — три оставшихся в Приежциемсе мушкетера и их верная оруженосица.

За ними, почти никем не замеченные, в столовую вошли Майя и Карел Лепики. Она — в черном шелковом платье и в высоких шнурованных сапожках, он — в застегнутом на все пуговицы сюртуке, какой был в моде у русской интеллигенции в предреволюционные годы, и в бархатной четырехугольной ермолке. Одной рукой опираясь на трость, другой придерживая локоть жены, престарелый академик медленно и достойно добрался до столика, там браво выпрямился, отодвинул стул для дамы и, галантно поклонившись, неожиданно звучным голосом пожелал ей приятного аппетита. Прежде чем сесть самому, он повернулся к Приедитису.