Шарль Эксбрайя - Позор семьи

— А вы здесь зачем?

— Я здесь потому, что это мой сын, и потому, что я не бессердечный отец, хотя этот сыночек так меня опозорил! Я здесь не из жалости, меня к этому обязывает моя честь. Я не хочу, чтобы кто-то мог сказать, что, когда Бруно Маспи был в больнице, его отец и пальцем не пошевельнул.

— В итоге получается, что вы не любите Бруно?

— Это тебя не касается, зануда!

— А я хочу вам сообщить: когда мы с Бруно поженимся, мы уйдем от вас!

— И куда же вы уйдете?

— Туда, где вы о нас больше не услышите! Мы не нищие! И если семья Маспи в нас не нуждается, мы тоже как-нибудь обойдемся без нее!

Уязвленный, Элуа повернулся к сыну:

— Ты слышишь, как она со мной разговаривает?

— Папа, обними меня.

— После того, что ты мне сделал? После того, как ты превратил в ничто честь семьи Маспи? После того, как ты так опозорил мою старость?

— Как хочешь, но если я вдруг умру от неожиданных осложнений, тебя замучают угрызения совести!

Пимпренетта залилась слезами при такой перспективе, в то время как Маспи Великий заволновался:

— Ты что, не совсем хорошо себя чувствуешь?

— Я себя плохо чувствую, когда мой собственный отец отказывается обнять меня.

— Тебя отказывается обнять не твой отец, а Маспи Великий, которого ты опозорил!

Пимпренетта подошла к отцу, как ему показалось, слишком близко, и зашептала нежным голосом:

— Гос один Маспи… Вы ведь не сможете мне отказать, правда? Все те, кого бьют так по голове, они или умирают, или остаются идиотами…

Потрясенный, Элуа прошептал:

— Ты думаешь, он будет идиотом?

— Это возможно…

— Бедняга… но в глубине души, Пимпренетта, это меня не удивляет… у него всегда было предрасположение к идиотизму, у этого парня… Это каким же идиотом надо быть, чтобы пойти работать в полицию?

— Я тоже так думаю… Но, господин Маспи, на парня, который немного не в себе, нельзя сердиться как на других, нормальных, ведь так? Обнимите его, господин Маспи, чтобы он не чувствовал себя больше покинутым.

Элуа задумался, потом сказал:

— Ну, коль скоро ты, Пимпренетта, обращаешься к моим филантропическим чувствам, это другое дело…

И он приблизился к сыну.

— Бруно… я чувствую себя в какой-то мере ответственным за твою умственную отсталость и поэтому согласен тебя обнять, но помни, я обнимаю тебя не потому, что прощаю! Я обнимаю тебя, чтобы извиниться перед тобой, что ты у нас такой получился…

В тот момент, когда отец наклонился к нему, Бруно резко оттолкнул его и закричал:

— Да иди ты со своим поцелуем, знаешь куда… Идиот, я? Нет, скажи, ты что, меня не видел, что ли? Может, я и идиот, но у меня хватило ума, чтобы понять, какое ничтожество мой отец, что испортил всю жизнь моей матери и у которого дети всегда жалели о том, что они не круглые сироты… Это из-за тебя нас воспитали мошенниками, из-за тебя мы не могли уважать наших родителей, как нас тому учили в школе, потому что трудно уважать родителей, которых выводят из дома с наручниками на руках! А теперь убирайся, Маспи Великий! Для меня ты больше не существуешь! А тебя, Пимпренетта, я не хочу заставлять выходить замуж за идиота! Я не хочу, чтобы ты нарожала маленьких идиотов, отцом которых буду я! Давай уходи вместе с ним! Вы с ним одной породы, и он тебе найдет подходящего мужа!

Высказав все, что накипело на душе, Бруно откинулся на кровать и натянул одеяло на голову, чтобы продемонстрировать всем, что не собирается общаться с людьми, которые ему противны. Под обрушившейся на него лавиной Элуа оставался неподвижен. Это возмущение и ужасные слова, которые его собственный сын бросал ему в лицо, заставили его усомниться в своей правоте, уверенность в которую он пронес через всю жизнь. Пимпренетту подобное непонимание со стороны ее жениха очень расстроило. Она буквально бросилась на Бруно, укрытого одеялом, и закричала:

— Я ведь хотела доставить тебе удовольствие!

Голос Бруно пробился из его укрытия:

— И ты считаешь, что мне должно доставить удовольствие то, что меня принимают за идиота?

Безразличный к этой перебранке, в исходе которой он и не сомневался, Маспи Великий вышел из комнаты. С потухшими глазами, отвисшей губой, понурыми плечами, он не совсем еще понимал, что с ним происходит; он едва волочил ноги по коридору больницы, когда, проходя мимо приоткрытой двери, узнал Тони Салисето. И снова ярость вспыхнула в Элуа. Он вошел к Корсиканцу, который, увидя его, хотел позвать на помощь, но Маспи подскочил, закрыл ему рот рукой, достал свой нож и приставил к горлу, прорычав на ухо;