Дмитрий Леонтьев - Следствие по-русски-2

— Нельзя запретить женщине любить, — сказала Таня, словно угадав его мысли, — Ты сейчас мучаешь себя, обвиняя в том, что поддался чувству, пошел навстречу… Ты говоришь себе, что мог держаться и дальше, живя как живешь, но ты ошибаешься, думая, что хуже было бы только тебе. Я знаю, как это бывает. Когда капля за каплей разъедает быт, в котором нет любви. Женщина плохо это переносит. У мужчин главное — работа, он может убежать в нее. А у женщин на первом месте стоит чувство, дом, забота о том, кого она любит. Она может работать так же, как я, до самоотдачи, до изнеможения, но все равно — это вторично. Когда нет любви, самая интересная работа превращается в анестезию чувств.

— Если б дело было только в нас, — вздохнул Ракитин. — Было бы все просто и понятно. Люди, которые стали чужими и ненавистными друг другу, и люди, которых тянет навстречу… У меня есть дети, Таня. Их нужно ставить на ноги. Я знаю, что та атмосфера, которая царит в моем доме, далеко не лучшая для их воспитания, но есть банальные и до отвращения реалистичные финансовые вопросы. Как бы там ни было, а дети не виноваты в том, что их родители дураки и не могут разрешить свои проблемы. Мы поженились с Любой, когда она была уже на четвертом месяце беременности. Наши семьи дружили, да и мы вроде как нравились друг другу. А потом… Потом все как-то переменилось. Очень быстро переменилось. Пару раз хотели уже разводиться, но… Сосуществуем.

— Но ведь если ты будешь хорошо зарабатывать, ты сможешь обеспечивать их, — сказала она, — оставишь им квартиру, устроишь в хороший колледж. Если дело только в этом…

— Заблудились мы с тобой, — сказал Ракитин. — Заблудились в этих дебрях. Как найти выход? Знать бы правильный, верный ответ… Когда отвечаешь только за себя, принимать решения легко, можно рисковать, экспериментировать, надеяться. Но когда от тебя зависит кто-то…

Она потерлась щекой о его плечо и попросила:

— Извини… Извини меня. Не должна я была заводить этот разговор. У меня была возможность выбирать. Я выбрала. Ты мне очень нужен. Любой. Усталый, больной, разуверившийся. Я сумею вылечить тебя, отдать тебе то, что накопилось в душе за эти годы, вселить надежду, дать силы. Только не уходи. Делай то, что считаешь правильным. Оставайся с семьей, месяцами пропадай на работе, живи так, как хочешь, только не уходи. Я всегда буду ждать тебя, а ты всегда сможешь прийти ко мне и набраться сил, передохнуть, почувствовать, что тебя любят, что ты нужен. Ты веришь мне? Я не играю, не лицемерю, я по-настоящему люблю тебя…

— Я знаю, — сказал Ракитин, — я это чувствую. И я люблю тебя. Очень люблю. Хоть и мучаю…

— Дурачок ты, дурачок, — тихо рассмеялась она. — Это не мучение, это счастье… Неправильное, осуждаемое, бранимое, но счастье. Я — стерва, разлучница, соблазнительница, но я так люблю тебя… Знаешь, сколько я ждала тебя? Как я истосковалась по тебе? По твоим глазам, рукам, губам… Как я выла по ночам в тоске, ожидала тебя, звала? И ты пришел. Так что же может иметь значение больше, чем это! Больше, чем то, что ты рядом со мной, лежишь, обнимаешь меня, говоришь со мной, жалеешь, утешаешь, переживаешь за меня. Что ты любишь меня…

— Вот уж невелико счастье, — Ракитин погладил ее по волосам. — Хоть бы знать, чем я тебе приглянулся? Ни рожи, ни талантов, ни денег.

— Собой приглянулся. Самим собой. Ты — самый сильный, самый нежный, самый желанный… Я словно пьянею рядом с тобой.

— Я тоже, — признался он. — Я начинаю верить в то, что ты говоришь обо мне, и чувствовать себя сильным, мудрым и всемогущим. Хочешь, я построю замок или разрушу город?

— Нет, — сказала она, — город не надо.

— Да, пожалуй, не надо. Пусть будет. Но я хочу хвастаться. Я хочу обещать «золотые горы» и творить чудеса. Что я должен сделать, чтоб ты меня выбрала? Какой подвиг совершить? Чем бахвалиться? Как покорить?

— Обними меня, — попросила она, — крепко-крепко. Еще крепче… Еще…

— Нет, но в чем дело? — обиделся я, плотнее запахиваясь в плащ. — Уже за полдень, а их все нет. Холодно, как в склепе, я промерз насквозь.

Разумовский попытался прикрыть перекошенные створки окна, но первый порыв ветра вновь распахнул их, давая волю бушевавшему во дворе ливню проникнуть в комнату и отплясывать на подоконнике какой-то бешеный и сумасшедший танец. Я посмотрел на ручеек воды, подбирающийся к моим ногам, и покачал головой: