Елена Логунова - На сеновал с Зевсом

И я закономерно подумала о Маруське, которая в данный момент стояла первым номером в моем персональном списке смертников. До приезда Дениса было еще несколько минут, и я решила потратить их на кровожадное удовольствие.

— Алло, Маруся? — набрав домашний номер приговоренной, притворно ласково проворковала я в трубочку. — А ты, значит, дома сидишь, пока другие тут за тебя навоз разгребают? Убить бы тебя!

— Извините, Мареточки нет дома, — тихо и вежливо ответили мне. — Кто ее спрашивает, что передать? Я ее мама, Аминет Юсуфовна.

Я прикусила язычок. Голос у Марусиной мамы был молодой, очень похожий на звонкое сопрано дочери, но тон разительно отличался. Маруська — девица бойкая, она тарахтит, как трактор «Беларусь», и хохочет, как гиена, а у Аминет Юсуфовны, чувствуется, совсем другая манера общения.

«Что ты хочешь — закрепощенная женщина Востока!» — брякнул мой внутренний голос.

Я покачала головой. Маруська несколько раз упоминала о своих родственниках — папе, маме и сестре, и у меня сложилось впечатление, что это нормальное интеллигентное семейство. Папа вроде в университете преподает, мама в каком-то проектном институте работает, младшая дочка еще школьница. То есть если у них там и Восток, то не дремучий. Маруська, во всяком случае, весьма современная девица.

— Приятно познакомиться, Аминет Юсуфовна, я Индия, коллега вашей дочери, — сказала я, понизив голос на два тона и щедро добавив в него сладкого меда. — Мы в нашем рекламном агентстве очень обеспокоены тем, что Мару… Мареточка не вышла на работу. Она не заболела?

— Мареточка не на работе? Как же так? — По голосу чувствовалось, что милая мама гадкой Маруськи сильно обеспокоена. — Дахамиль!

«Кто кому хамил?» — озадачился мой внутренний голос, не уловив смысла последнего восклицания.

— Дахамиль! Дахамиль! — продолжала восклицать Маруськина мама таким голосом, каким кричат «караул, караул!»

«На каком это языке, на адыгейском?» — не унимался мой внутренний голос.

Гранит адыгейского мы с ним в университете не грызли.

— Дахамиль, живо иди сюда, поговорим! — послышалось в трубке.

Стало понятно, что Дахамиль — это имя. И, судя по тому, что предполагается беседа, человеческое.

— Даша, вот Индия говорит, что Мареты не было на работе! — не унималась трубка.

— Индия?!

— Это имя, — со вздохом объяснила я.

«Тоже человеческое!» — ехидно добавил внутренний голос.

— Та Индия, которая Инка? — уточнила бойкая девица, чей голос походил на Маруськин гораздо больше, чем мамочкин. — У которой мама писательница и брат дизайнер?

— Кузнецовы мы, — суровым басом бухнула я.

— Так ты говоришь, наша Мара загуляла? — засмеялась разбитная девица. — То-то я ей ночью звонила, а она трубку не сняла, занята была, видно…

— Дахамиль, что ты говоришь! — послышался в отдалении негодующий возглас.

— А что я говорю? Что я говорю, то Марка делает! — огрызнулась младшая сестрица. — Ладно тебе, мам, можно подумать, никто не знает, чем по ночам занимаются взрослые девочки! Только я, правда, думала, что Марка на работе, она же из офиса факс прислала — ту чушь про птичий праздник.

— Даша, я не понимаю, о чем ты? — Голоса в трубке слились в фоновый шум.

Я выключила телефон и задумчиво посмотрела на него. В наружно и внутренне беспорядочной голове заворочалась какая-то мысль, но шум шагов в коридоре ее спугнул.

— А вот и мы! — распахнув дверь, торжественно возвестил капитан Кулебякин.

На его согнутом локотке покоился здоровенный, с доброе полено, цветочный букет. Совершенно ужасающий пук не то ромашек, не то маргариток очень странного сине-сиреневого цвета с бледно-зелеными серединками. Цветы-мутанты были завернуты в папирус с резным краем и отдаленно походили на младенца (явно не человеческого) в кружевах. Это с натяжкой оправдывало употребленное Денисом местоимение «мы».

— Привет, — сказала я, с трудом удержавшись, чтобы не сделать козу рогатую дюжему фиолетовому «младенцу». — Какая га… Гм… прелесть! Это как называется?

— Это цветы, — важно ответил Денис. — Ну, что, погнали?

И мы погнали. Поправили мою голову (ну, ладно, только прическу!) в первой попавшейся парикмахерской, приехали к Барабанову, осчастливили его суженую нечеловеческим букетом и внесли свой неоценимый вклад в общее веселье.

Домой я попала далеко за полночь, но все равно на несколько минут опередила Зяму. Мой беспутный братец ввалился в квартиру, когда я меткими пинками загнала под обувницу в прихожей смертельно измучившие меня туфли и с наслаждением утвердила горящие ступни на холодной плитке пола.