Валерий Осинский. - Предатель.

В гостинице почти пусто, можно наслаждаться стерильным немецким уютом. В комнате растворимый кофе, для которого Ушкин сам вскипятил воду в чайнике «тефаль».

Он машинально разглядывал в окно своей комнаты слева за рекой современные учебные корпуса университета и стоянку для автомашин преподавателей, а справа – здание оранжереи, и серые насаждения ботанического сада, словно набросанные грифелем на ватмане…

Все это он описывал в романе! И виповскую двухэтажную гостиницу, и женскую консультацию из бетона, и пивной завод, и грот с чистенькими немецкими бомжами, и церковь святой Елизаветы, и лифт, расписанный под корзину воздушного шара…

За многолетние приезды в Германию Александр Сергеевич так и не привык к почти бесснежной немецкой зиме. В уютных пасторальных пейзажах здесь глазу недоставало роскоши белых полей, унылых и величавых, как океан. Это ощущение мертвого снежного покоя, сонного, с короткими серыми днями и солнцем, неохотно перевалившим через блеклую черту горизонта, очевидно и навевало на иностранцев необъяснимую жуть непокоримой природы, среди которой раскинулась огромная Россия.

Александр Сергеевич подумал, что в Германию в качестве ректора он приехал в последний раз. Скоро в усадьбе выборы. По уставу, административных ресурсов переизбраться у него не осталось. Будет дорабатывать заведующим кафедрой творчества.

В понедельник Гертруда Шпански, заведующая кафедрой русской литературы университета рассказала Александру Сергеевичу о новой работе, выставленной в одной из электронных библиотек. Фрау Шпански читала все новинки. Она умолчала о содержании романа, обронив, что-то про библейский сюжет.

– Там есть немного о вас, – сказала она с вежливой улыбкой.

Ушкин почему-то сразу догадался, что речь идет о работе Аспинина.

Ректор думать забыл о годичной давности истории с близнецами. Кафедра Степунова существовала по своим законам, – еще более закрытая для ректора, чем прежде! – выжившая из ума старушка Кунакова, в одиночестве проповедовала свои непримиримые идеи «антибольшевизма», и не понимала, зачем ее позвали коллеги, объявившие ей вежливый бойкот…

В четверг он пришел на традиционное чаепитие в доме фрау Урф.

Александр Сергеевич скучал в политкорректной компании немецкой профессуры, где было наложено табу на разговоры о засилии в Германии турок или о том, что немецкий бюджет уже трещит от гуманитарной помощи евреям.

Он всегда чувствовал себя среди немецких ученых, словно во фраке, и не мог отделаться от ощущения, будто представляет русскую словесность. Хотя в Марбург читать лекции приглашали не известного русского писателя Ушкина, – в узких литературных кругах его имя, безусловно, кое-что значило, но это не была популярность Ломоносова или Пастернака, о которых он написал книгу, – а приглашали ректора филологического вуза. Обмен организовал международный отдел его института. Литературные же тусовки в России отличались от местных, лишь суммой затраченных на мероприятие денег.

За чаепитием упомянули о новом романе: кто-то пошутил, что ситуация с работой, напоминает запутанную историю с теоремой, русского математика Перельмана. Фрау Шпански высказала свое мнение о романе:

– Подвиг Христа-человека это неравная схватка гения и толпы. Как известно, кроме законодательных текстов, называемых Галаха, еврейская библия включает большое количество сказочных и мифологических сюжетов, случаев и анекдотов. Все это называется Агада и предназначено облегчить применение их кодекса. Агада возникла еще до Христа и сначала была устной. Поэтому Иисус запрещал ученикам записывать за собой. Обычными жанрами агадистов были притчи, аллегорические и гиперболические рассказы. Они критиковали пророков, патриархов. Равноправным собеседником у них был Бог. Все это есть у Иисуса. Он был не законник, а великий агадист своего времени. Иначе – поэт. Поэтому фарисеев удивляло, что он говорит известные вещи необычно. Практики, лишенные воображения, его поэтические преувеличения они восприняли буквально и убили его. Думаю, роман об этом.

Молодой профессор Нагель спросил мнение Ушкина.

– Я не читал, – ответил тот.

– Если это не литературный прием и описаны реальные люди, – сказала фрау Шпански, – автор, быть может, не хочет ставить их под удар: они все еще в России.

Ученые молчали «об Ушкине» в романе, и, похоже, составили свое мнение. Раздражало, что из четырнадцати собравшихся немецких филологов свободно читала по-русски лишь Гертруда. Следовательно, остальные знали содержание работы с ее слов.