Инесса Ципоркина - Ужасно роковое проклятье

— И что это с ней?

— Понятия не имею, — пожала я плечами, — Когда я выходила из кабинета утром, Эммы Ноевны в зале еще не было. А когда вы меня отправили ее искать, я сразу же обнаружила вашу заместительницу здесь — в кресле смотрителя, в состоянии невменяемости, — ах, как Дармобрудера покривило от слов "ваша заместительница", произнесенных чрезвычайно невинным голоском.

— Она пьяна?

— Не знаю, не похоже. Больше напоминает дозу наркотика, — оживилась я от мысли, что шизофреничка Эму еще и внутривенно принимает, — запаха перегара нет и вообще…

— Ладно, — торопливо подытожил Дармобрудер, поглядывая на часы, — я сейчас везу итальянцев обедать в тот ресторан, "Анна Каренина", что ли?

— "Обломов на Пресне", — напомнила я елейным голосе.

Видно, у Дармобрудера любовная трагедия (а вернее, специфическая гибель) бедной Ани вызывает исключительно пищевые и утробные ассоциации. А Обломов у него вообще ассоциируется с мягкой мебелью.

— Ага, точно. После обеда — встреча с художниками. Ты молодец, хорошо выступила, на патриотизме сыграла, на самолюбии. Представишь им наших авторов, тогда решим, может, стоит тебя свозить в Италию. Ты вроде понадежнее… этой. А сейчас сделай что-нибудь, не валяться же ей тут! — он поморщился и ушел, а я осталась над недвижным телом Ноевны.

Коротка земная любовь высокого руководства. И стрелы ее, действительно, "стрелы огненные". "Песнь песней" о том, как некая пожилая девица была мила своему шефу, а потом перестала.

Конечно, насчет наркотической "дури", которой предположительно балуется Ноевна, я переборщила. На наркотики деньги нужны, а откуда они у Жрушко? Но разве Эму пьяна? Начнем с того, что она тщательно — по ее понятиям — одета: выходной костюм с золотыми пуговицами, не совсем заношенные туфли на сбитых каблуках (но это туфли на каблуках, а не боты "прощай, молодость"!), в ушах и на пальцах — бижутерия из скрученного производственного металла и огромных мутных самоцветов, которую так любят все дамы-искусствоведки. Даже дырка на колготках была недавнего, может быть, сегодняшнего, происхождения. И макияж на лице был сегодняшним, еще не размазался карандашный контур на губах, а он-то дольше двух часов не держится, особенно если пить и закусывать. Если предположить, что она все-таки приняла на грудь, выходит: утром она старательно одевалась и красилась, хотела выглядеть получше (мне нос утереть, не иначе), а по дороге неожиданно схватила бутылку водки и выпила ее в один присест, без закуски. Как это совместить?

В недоумении я села за свой стол и взялась за ручку чашки, рассчитывая глотнуть кофе, пусть холодного, как осенний дождик. Но чашка… была пуста. Я долго таращилась на жалкие несколько капель на донышке, повторяя про себя, что этого не может быть, просто не может. Смотрительница кофе не пьет, у нее жуткая гипертония, на которую она жалуется всем подряд. На охранников незачем грешить: они при мне брали кофе в забегаловке по соседству. Остальной народ пил кофе у себя, меня тоже приглашали, я отказалась. Ведомая недобрым предчувствием, я перегнулась через стол и посмотрела в лицо Ноевне. Так и есть: над верхней губой Жрушко виднелась коричневая каемка. Только Эму могла нагло войти в мой кабинет и выдуть мой кофе, не спросясь! Подобные пакости вполне в ее манере. А вдруг… вдруг злосчастный напиток оказался отравлен? В смысле, содержал дозу снотворного, от нее Жрушко и вырубилась в момент. У засыпающей страусихи сил не хватило дотащиться до кабинета, и она рухнула прямо в зале. Я, как сомнамбула, взяла банку с коричневым порошком и заглянула в нее. Похоже, какие-то подозрительные белые крупинки на поверхности. Злоумышленник знает все мои привычки, в том числе и про ежеутренний кофеек на рабочем месте. Кому-то и зачем-то понадобилось усыпить хранительницу фондов Софью Хряпунову, а Ноевна случайно оказалась жертвой преступного замысла. И что теперь делать? Отдать на экспертизу состав, которым обесточили Жрушко? Кому и под каким соусом? Меня, дескать, хотят отравить, проверьте, чем именно? А как быть с Эму?

Мир вокруг стремительно менялся. Как говорится, "где я, а где завтра"? Не могу уловить никакой логики в действиях злоумышленника: обыскать мою квартиру в мое отсутствие, дождаться моего выхода на работу и здесь подсыпать мне снотворное. Я полагала, что это все-таки снотворное — от яда Жрушко бы уже билась в конвульсиях, а то и вовсе померла. Он, наверное, хочет обездвижить меня и обыскать мое не подающее признаков жизни тело. Ох, до чего же гадко думать о себе, как о безвольном теле! Неприятная картина храпящего полутрупа тут же заставила вспомнить о служебном долге. Я созвала немногочисленных работников мужского пола, и мы, крадучись вдоль стены, перенесли на покрывале мирно почивавшую Жрушко в комнату бухгалтерии. Здесь имелся диван, и сюда посетители галереи заглянуть не могли. Я убедилась: неудавшаяся покорительница сердца Дармобрудера и всей Флоренции вообще не помирает, а просто дрыхнет, производя изрядный шум. Мы укрыли ее тем самым стареньким покрывалом и оставили досматривать неурочные дневные сны.