Лоуренс Блок - Герой по вызову

Бандерша была права. Федру выдали ее глаза. В них горел неугасимый огонек безумия. Я все понял и отправился к багажнику моей «балалайки». Скоро я вернулся с бутылочкой «кока-колы».

— «Кока-кола»! — произнесла Федра.

— Она без ума от «кока-колы»! — сообщила мадам. — Каждое утро она ложится спать и берет с собой в кровать пустую бутылку из-под «кока-колы».

— Раньше она любила вино, — вспомнил я. — Но к винным бутылкам не испытывала влечения. — Я откупорил «кока-колу», передал Федре и уже было отправился за второй.

— Принеси две! — попросила вонючка.

Ну уж нет! Я не сомневался, что от «кока-колы» она начнет рыгать, и уже представил, какое удушливое зловоние будет сопровождать ее отрыжку. Но я все же принес две бутылки. И мы втроем стали пить «кока-колу», поглядывая друг на друга. Я осушил свою бутылку первым. И терпеливо ждал, когда Федра покончит со своей. Она допила, поставила бутылку на стол и подала единственный ведомый ей признак жизни, в очередной раз произнеся имя, под которым прославилась на всю округу.

И тогда я хрястнул ее по голове пустой бутылкой из-под «кока-колы».

— Голова болит, — слабым голосом пожаловалась она.

— Ну что, пришла в себя?

— Ты меня ударил.

Я отвел глаза от дороги и поглядел на нее. Теперь выглядела она куда лучше, но огонь безумия еще не угас в ее глазах. Я перевел взгляд на дорогу — и очень вовремя, потому что машина чуть на сорвалась с обрыва. Я признался, что ударил ее.

— Чем?

— Бутылкой из-под «кока-колы».

— Да? Останови машину, Эван.

— Так ты меня узнала!

— Ну конечно. Я сразу тебя узнала, но там не могла сказать. Я не могла произнести ничего другого, кроме тех слов, которые я там повторяла. Я все время была как под гипнозом. Я даже думать не могла. Останови машину!

— Зачем?

— Так надо!

Я остановил «балалайку». Федра бросилась на меня и ловко расстегнула молнию на моей ширинке.

— Эй… Ты чего?

— А что?

— Ну, не знаю…

— Ты же всегда этого хотел. С самой первой минуты, как ты меня увидел, ты хотел. Всегда. Я тебе не давала. Я бы никому не дала. А им было наплевать, что я не хотела давать, всем этим здешним мужикам. Я же им не могла этого объяснить. Я никому ничего не могла объяснить, потому что они ни черта не понимали, о чем это я вообще… Они мне что-то говорили, а я их не понимала, и они не понимали, что я им говорила. Это было ужасно! Он такой нетвердый…

— Что?.

— Этот твой друг… Ну, скоро он отвердеет? А то мы не сможем… Ты разве меня не хочешь?

— Конечно, хочу, но…

— Я знаю, как его сделать твердым. Погоди…

Но я мягко ее отстранил. Я отодвинул ее на расстояние втянутой руки, а она погрустнела и стала допытываться, что со мной такое.

— Ты меня не хочешь.

— Очень хочу, но…

— Да ни черта ты не хочешь! Я хочу вернуться обратно. Там так было здорово. Я получала все, что хотела. Почти всю ночь без передыха. Один кончал, другой входил. Как конвейер. Они со мной даже не разговаривали, ну, в смысле, не отвлекались… Все, что им было от меня нужно, это…

— Знаю, знаю!

— Почему ты не хочешь, Эван?

Я заглянул в ее несчастные безумные глаза. Федра, подумал я, ты так прекрасна, что на тебя больно смотреть… А она умоляла меня не просто разглядывать ее, а начать действовать — с таким же успехом она могла бы попросить меня переплыть Ла-Манш.

Так ведь если вдуматься, Ла-Манш ради нее я уже переплывал. И пересек знойные пустыни, и одолел труднодоступные дороги в высокогорье Гиндукуша, хотя и не покорил его снежные вершины. Я совершил все двенадцать подвигов Геракла, и все это ради любви к девушке по имени Федра — и теперь мне оставалось лишь получить заветный приз.

И, понятное дело, я не мог.

Потому что эта была никакая не Федра, а бедное больное дитя, вся прелесть и обаяние которого оказались временно (мне так бы хотелось на это надеяться!) погребенными в пучине нимфоманиакальной истерии. А с таким диагнозом на любовное ложе на ложатся, сколько бы она об этом меня ни умоляла.

Во— первых, от самой мысли заняться с ней сексом в машине меня покоробило. Такой вариант показался мне просто неприличным. Если бы я не знал Федру раньше, мое отношение к ней могло бы быть совершенно иным, но в том-то и дело, что я ее знал и иначе к ней относиться не мог.

А во— вторых, даже если бы я сумел переубедить себя по первому пункту, это мало бы чем отличалось, даже в чисто физическом смысле, от попытки вставить вареную макаронину в привязанный к резинке бублик. Не то чтобы и невозможно, но и не так чтобы уж наверняка.