Лоуренс Блок - Герой по вызову

— Это не удивительно.

— Удивительно то, что это не удивительно, потому что на самом деле это полная чушь! Ты так не думаешь? Мы с ним ближе, чем просто брат и сестра, и я уверена, он в курсе, что у меня были любовники, и ни он, ни я не имеем моральных предрассудков, чтобы осуждать сей факт, но, Бог свидетель, мне до сих пор недоставало духу поговорить с ним про это. Мы просто как бы негласно допускаем, что я еще девица, а вот если бы я была замужем, то мы бы считали, что я уже не девица. Но я так не хочу, если честно!

— Как? Быть девицей или замужем?

— И той и другой. Ты же никогда не был женат, Эван?

— Никогда.

Она устремила взгляд на огонь.

— Ну конечно, мужчины поздно женятся. Мне уже скоро тридцатник, и в таком возрасте приходит ощущение, что ты лишаешь себя чего-то важного, если у тебя нет детей, но разве можно иметь ребенка и не быть замужем? То есть, конечно, и это можно, но…

— А у меня двое, — перебил я. И как-то само собой полился рассказ о Тодоре и Яно, моих чудесных сыновьях, которые живут со своей мамой Анналией в горах Македонии. Я видел Тодора только раз в жизни: я качал его на колене в тот момент, когда его братик Яно был только-только зачат. (То есть, не в самый момент зачатия, конечно, это было бы неприлично, но, скажем так, на той же неделе). Яно я вообще никогда не видел — только его карандашный портрет, который бойцы Фронта Освобождения Македонии нелегально вывезли из Югославии и послали мне по почте. Тодор — вылитый я. А Яно все еще похож на среднестатистического младенца.

— Это просто замечательно! — воскликнула Джулия.

— Да не очень. Большинство младенцев…

— Нет, я не о том. Замечательно, что ты так здорово разложил свою жизнь по полочкам!

Такая мысль мне никогда не приходила в голову. Огонь в камине снова стал затухать, и Джулия сложила на груди руки крест-накрест, зябко вцепившись кончиками пальцев в локти. Точно так же она стояла, обхватив себя руками в той комнате на Олд-Комптон-стрит, но там ее знобило от эмоционального потрясения.

— Ну и колотун здесь! — прошептала она. — Надо бы пойти лечь, но я не усну. Ты когда едешь в Кабул?

— Пока не знаю. Как только все подготовлю для поездки. Дня через два-три.

— Понятно.

— Все будет зависеть о того, как скоро мне дадут визу…

Она резко встала со стула.

— А мы бы могли заняться с тобой любовью, как думаешь?

— Мм…

— Ты извини, что я тебя об этом так прямо в лоб спрашиваю, но у нас времени в обрез… — Она отвернулась. А я проутюжил взглядом ее балахон цвета хаки и мысленно изваял скрытое под ним тело. — Такое должно бы происходить в романтической обстановке, а вместо этого за окном идет дождь, в камине потух огонь, а у меня в голове вертятся мысли о ночных кошмарах и вчерашнем убийстве…

— Джулия!

Она снова обратила ко мне лицо.

— Я не чувствую ни страсти, ни любви… В чем мне ужасно стыдно признаться. И выгляжу я как страхолюдина…

— Ты красавица!

— …и, наверное, это верх неприличия использовать секс как форму психотерапии, но я хочу лечь в постель и не хочу лежать там в одиночестве, и знаю, что не могу все это по-человечески объяснить… Когда я закрываю глаза, то сразу вижу отрезанный палец того ублюдка. Хотя я его толком и не видела, ведь я выскочила из комнаты и пробежала в прихожую, даже не взглянув на него, но стоит мне закрыть глаза — и я вижу этот кровавый обрубок, как он извивается на полу точно разрубленный лопатой дождевой червяк. Мне не стоит об этом говорить, потому что все это так же романтично, как клизма…

Я взял ее за руку.

— Успокойся!

— Эван!

Я поцеловал ее в губы.

— Как бы я хотела сейчас оказаться в горах Македонии, — прошептала Джулия, — мы бы жили в маленькой хижине вдали от всего мира, ели бы барашка на вертеле, пили бы…что они там пьют? Я бы хотела…

— Не говори больше ни слова!

— Я бы хотела стать на десять лет моложе, ведь девчонкам проще пережить такие перемены в образе жизни. Я бы хотела быть более или менее эмансипированной…

— Помолчи!

— Хорошо.

Спальня у Джулии была крохотная и темная, а кровать — узкая. Мы целовались скорее нежно, чем страстно. Я ощущал тепло ее тела сквозь плотную ткань балахона. Стоило мне попытаться развязать пояс, как она вся напряглась.

— О черт, — простонала она, — только не смотри на меня!

— Что такое?

— Ну… — замялась она. — Это так неромантично! Если ты засмеешься, я не стану тебя осуждать, но никогда не прощу!

И она отчаянным рывком распахнула балахон. На ней было надето красное фланелевое боди вроде закрытого купальника. Я не засмеялся, а только спросил, имеется ли у ее бронетанкового белья нижний люк.