Фаина Раевская - Методика очарования

Перед квартирой Академика я замерла, стараясь унять бешеное сердцебиение. Согласно традиции, заведенной детективами всего мира, дверь в квартиру оказалась приоткрытой. Сквозь щель пробивался яркий свет. Как правило, подобная иллюминация освещает страшную картину преступления (эту информацию я тоже почерпнула из детективов). На всякий случай я быстренько сгоняла этажом выше, минуты три поглазела на опечатанную дверь Михаила Саламатина, ничего подозрительного не углядела и вернулась назад. Пейзаж не изменился: незапертая дверь и полоска света. Я негромко заскулила, но порог нехорошей квартиры все-таки перешагнула…

Первые двадцать сантиметров чужой жилплощади сюрпризов не преподнесли — ни трупов, ни орудий преступления, ни кровожадного злодея здесь не наблюдалось. Порадовавшись результату, я сделала еще один шаг вперед…

— Добро пожаловать, Шурочка! — раздался из недр огромной квартиры голос Академика. — А я, признаться, уже начал беспокоиться по-стариковски, не случилось ли что… Сейчас времена-то сами знаете какие. Вы проходите, проходите, Шурочка, я в кабинете. Только, будьте любезны, дверь заприте.

Дверь я заперла и сразу же почувствовала себя как мышь, загнанная в угол жирным котярой.

Игорь Юльевич и в самом деле походил на кота, сожравшего всю хозяйскую сметану и пару кусков рыбы в придачу. Во всяком случае, физиономия у Академика была такой же довольной. Саламатин-старший сидел в кресле-качалке, облаченный в свою шикарную домашнюю пижаму, с трубкой в руках. Ни дать ни взять — гений на заслуженном отдыхе! Справа и немного за спиной Академика возвышалась стремянка, а слева, рядом с креслом, лежал массивный, по виду железный предмет в форме кастрированного конуса, в смысле, без острой верхушки. В геометрии подобная хрень называется «усеченным конусом». От него тянулась куча разноцветных проводков к не менее загадочному предмету, только прямоугольной формы. Бог знает почему, но эта малопонятная конструкция произвела на меня удручающее впечатление. Бросив быстрый взгляд по сторонам, следов пребывания моей многострадальной подруги я не обнаружила, почувствовала себя одураченной и не слишком вежливо (какая уж тут вежливость!) поинтересовалась:

— Куда Катьку дели?

— Не извольте беспокоиться, голубушка, она там, — любезно отозвался Академик, ткнул пальцем в потолок и загадочно улыбнулся. То есть это ему казалось, что улыбка вышла загадочной, а по мне — так самая что ни на есть мерзкая. Я непроизвольно передернула плечами, хотела напустить на себя независимый вид, дескать, ваши ужимки, профессор, нам по барабану, но тут до меня дошел смысл жеста Игоря Юльевича.

— Где? — проблеяла я, зеленея.

— Там, — стрельнул глазами в потолок Саламатин. — Очень эксцентричная у вас подружка! Она могла помешать нашей с вами беседе, поэтому пришлось ее нейтрализовать.

— Опоздала! — простонала я и опустилась на пол. По полу гулял сквозняк, но мне было не до него: Катька, моя вредная, шебутная, шустрая, как заводная метла, ехидная, но такая родная… можно даже сказать, любимая подруга в данную минуту мирно (во всяком случае, надеюсь, что мирно) беседует с господом, а я сижу тут, на полу, наедине с жестоким убийцей, и дожидаюсь своей очереди.

Саламатин с прежней улыбкой проследил за траекторией моего падения, а в ответ на мой стон философски заметил:

— Как знать, Шурочка, как знать…

Терять мне было нечего, потому я, осатанев, прорычала:

— Как вам не стыдно! Вы пожилой человек, вам бы с внуками нянчиться да мемуары писать, а вместо этого вы взяли грех на душу. Да еще какой грех!!! На вашей совести четыре — вдумайтесь только — четыре невинных души!

Густые седые брови Академика поползли на лоб, но меня было уже не остановить:

— Вы — убийца! — вещала я грозно. Будущее мое, судя по всему, было предопределено, я с ним смирилась, потому и решила выговориться напоследок. — За что вы убили Никиту? А американца? Я уж не говорю о вашем собственном сыне! Тоже мне, Иван Грозный! Тьфу, блин… Грозный хоть за дело сына своего ликвидировал, считал, что во благо государства действует, а вы-то за что?

— Я тоже. — Академик внимательно меня выслушал, и, должно быть, подобное пламенное выступление его проняло.

— Что — тоже? — обалдела я, сбившись с мысли.

— В том смысле, что тоже во благо государства…

— Угу, ну да! В истории, помнится, уже были типы, которые во благо и на процветание страны посылали на смерть миллионы людей. Вы, господин Саламатин, часом к ним не принадлежите?