Фредерик Дар - Не мешайте девушке упасть

– Как вы узнали наш код? – спрашивает карлик.

– Благодаря отличной системе информации.

– Какой?

– Вот этой. – Я показываю ему указательный палец. – Представь себе, время от времени я его расспрашиваю, и он рассказывает мне массу вещей, о которых не пишут в газетах.

Вижу, палец моего короткого гостя сжимается на спусковом крючке

– Не валяй дурака, я тебе говорю!

Он как будто не слышит. Пистолет дрожит в его ручонке.

Должно быть, херувимчик очень нервозен!

– Говори! – требует он, и его горло издает звук, напоминающий скрежет ржавого флюгера.

Я пожимаю плечами.

– А что мне тебе рассказывать? Ты меня смешишь... Я вызываю тебя поболтать, а ты суешь мне в нос свою артиллерию и требуешь, чтобы я говорил. Тебе это не кажется уморительным?

Его лицо остается невозмутимым.

Я говорю себе, что этому шутнику лучше не противоречить. Если он немного шевельнет указательным пальцем правой руки, то я получу свинец в грудь.

– В конце концов, раз уж ты здесь, я могу тебя просветить.

Освещаю ему дело со своей точки зрения, начиная с октябрьского покушения, жертвой которого я стал, и заканчивая событиями сегодняшнего вечера, не забыв, разумеется, рассказать и о расшифровке музыкальной морзянки.

Карлик недобро смеется.

– Поздравляю, – шипит он. – Котелок у тебя варит!

– Ты понимаешь, – примирительно говорю я, – меня заколебало служить мишенью. Провалявшись два месяца в больнице, я хотел бы, по крайней мере, найти мужика с бобриком, чтобы сказать ему все, что о нем думаю...

Карлик смеется.

– Размечтался, глупенький... Думаешь, я заложу кореша? Ну ты даешь, мусор!

– Мусор?

Я притворяюсь удивленным.

– Черт! Ты же сам только что сказал, что это в тебя стреляли в первый раз из-за твоего сходства с Мануэлем. Газеты только и писали, что в метро подстрелили знаменитого комиссара Сан-Антонио, аса из асов... Мы еще смеялись, что по ошибке чуть не замочили легавого.

Делаю вид, что принимаю это с юмором.

– Согласен, совпадение забавное.

– Я жалею только об одном... – уверяет карлик.

Я поднимаю брови, показывая любопытство.

–...Что ты не сдох.

Я кланяюсь.

– Ты очень любезен...

Этот писсуар кривит губы.

– К счастью, пришло время исправить эту оплошность...

Что тут сказать? Я смотрю на коротышку и понимаю, что настроен он решительно. Если я не буду действовать быстро, то очень вероятно, что проснусь в уголке, полном ангелов и благоухающих роз. А теперь, если хотите, чтобы я вам рассказал, по каким признакам можно узнать типа, решившего отправить вас на небеса, открывайте пошире уши. Как я вам уже говорил, в глазах у этого недомерка есть что-то особенное. Желание убивать читается у него не только в глазах, но и на всей морде. Его губы задрались, как у скалящейся собаки, нос наморщился, а адамово яблоко поднимается-опускается, как лифт отеля в день наплыва клиентов. Этот обмылок кажется мне хитрым. Даже если я и смогу схватить лежащую на диване пушку, это ничего мне не даст, потому что он выстрелит прежде, чем я сниму свой пистолет с предохранителя.

Что делать? Господи...

У меня пересохло во рту. Вдруг мне в голову приходит мысль; приходит без моего желания, как звонок будильника, но в моем монгольфьере она производит фурор. Чтобы попытаться ее осуществить, мне нужен алкоголь. Увы, я высосал из бутылки все до капли, но рядом с диваном стоит флакон одеколона. Этикетка повернута к стене, следовательно, карлик не может знать, что в нем за жидкость.

Я принимаю непринужденный вид собирающегося остограммиться пьянчужки.

– Ты же не собираешься меня шлепнуть?

– Я возьму на себя этот труд...

– Не надо.

Я едва сдерживаю всхлипывания. Этому малышу надо показать редкое зрелище, чтобы он продлил наш тет-а-тет. Смысл моей игры состоит в том, чтобы взять пузырек одеколона в руки, не вызывая у карлика подозрений.

– Не делай этого, – задыхаясь умоляю я. – Черт побери! Я же ничего вам не сделал. Вы и так уже один раз чуть не застрелили меня...

Я медленно тянусь рукой к пустой бутылке, словно почувствовав потребность взбодриться, потом делаю вид, будто только сейчас заметил, что она пуста. Совершенно необходимо, чтобы он ни о чем не догадался. Продолжая дрожать, я немного поворачиваюсь, чтобы взять одеколон... Невозможно передать, что я чувствую. Мне кажется, что сейчас его пушка плюнет огнем. Нет ничего более неприятного, чем свинец в кишках. Когда это происходит, вы не думаете ни о чем, кроме боли, от которой перехватывает дыхание...