Фредерик Дар - Жди гостей

– Откровенно говоря, я думаю, что она сумасшедшая...

– Я тоже. Ее поведение экстравагантно. Когда ее взяли, она, должно быть, решила, что имеет дело с полицейскими. Чтобы избежать скандала, она бросилась в воду, но прежде она захотела привести к покаянию жену Лавми. Эти пятьдесят тысяч долларов равнозначны трем «Отче наш» и трем «Богородице, радуйся!»

– Да, – соглашается тихим голосом мама. – Это именно так. Вот что значит выйти замуж за слишком молодого человека.

И тут как раз Джими просится пи-пи, но делает это на лос-анжелесском английском, так что Фелиции удается перевести его просьбу лишь тогда, когда он орошает ее чудесный паркет.

– Все прошло хорошо?

– Да. Ваш друг сказал, что он возвращается со своей женой домой и что вы можете ему позвонить.

Этот разговор происходит в отеле миссис Лавми. Сейчас шесть часов, и она только что вернулась.

– Поднимемся к вам в номер, – говорю я.

Она берет свой ключ и присоединяется ко мне в лифте. Живет она на последнем этаже, и из ее окон виден почти весь Париж, залитый солнечным светом... Номер состоит из прихожей, комнаты и салона с камином Людовика Какого-то.

– Выпьете? – спрашивает она.

– Охотно. Вы позволите воспользоваться вашим аппаратом? Я звоню Берю. Трубку берет тучная. Едва заслышав мой голос, она тут же обрушивается на меня: мычит, что она так не оставит этого дела, горланит, что мы педики, а не полицейские, вопит, что пойдет в редакции всех крупных газет, и все это в сопровождении тумаков, которыми она осыпает своего толстяка, пытающегося ее успокоить.

– 0'кэй, Берта, – прерываю я ее. – Отправляйтесь позировать, как какая-нибудь знаменитость, к господам-пенкоснимателям. Я готов отдать вам свой бифштекс, но это вы будете иметь дурацкий вид.

– Чего! Что вы говорите!

– Я говорю, что вы слишком много напридумывали в этой истории. Ваши похитители никогда вас не хлороформировали и не завязывали вам глаза. Знаете почему? Просто-напросто потому, что они ошиблись, приняв вас за другую. Так что не стоит разыгрывать из себя Фантомаса, чтобы вызвать возбуждение у парикмахеров своего квартала... Черт побери, вы были уверены, что узнали дом, потому что вы его видели... Займитесь кухней и выстирайте фуфайку Толстяка, это будет куда лучше, чем пытаться вызвать к себе интерес, поверьте мне.

Я вещаю трубку раньше, чем она успевает обрести свое второе дыхание.

Мадам Лавми ждет меня со стаканами виски в каждой руке. Счастье преобразило ее.

– Вы настоящий мужчина, – говорит она.

Неожиданно я бросаю на нее свой взгляд с усиленной приманкой. Извините, это вы мне говорите, графиня?

Я завладеваю одним из стаканов, тем, который в левой руке – руке сердца.

– Пью за ваше счастье, миссис Лавми...

– За ваше! – говорит она.

По моему мнению, оно могло быть общим, по крайней мере в данный момент. Но ей я не сообщаю эту точку зрения, а то она еще рискнет ее узаконить... К тому же мне еще предстоят заботы полицейского. И эти заботы вынуждают меня проверить некоторые вещи. Первая из них – не хочет ли она обвести меня вокруг пальца с этим так называемым письмом матушки Унтель.

Вы не думаете, что она могла помочь старухе утонуть в Сене и что затеяла всю эту штуку для того, чтобы самой выйти сухой из воды? Мне это представляется невероятным, но невероятное – это как раз то, что чаще всего и происходит.

– Я как во сне, – говорит она.

Плюс ко всему неразбавленное виски, проявившее живые цвета на ее щеках – цвета надежды, как сказал бы Ватфер Эме – великий поэт (метр девяносто) нашего века.

Звонит телефон. Моя спутница снимает трубку:

– Хэлло?

Она слушает, хмурит брови. Потом, прикрыв рукой трубку, сообщает:

– Похоже, внизу меня спрашивает какая-то монахиня. Это... за пресловутым выкупом?

– Несомненно, – говорю я. – Пусть поднимется... Она отдает распоряжение, вешает трубку и, взволнованная, застывает в неподвижности.

– Очень неприятно, – вздыхает она. – Я... Жаль монахинь... Мне все-таки хотелось бы передать им немного денег, а?

– У вас доброе сердце...

Она роется в своей сумочке, достает пятьдесят тысяч франков и всовывает их в конверт. В это время звонят в дверь.

– Это она, – шепчу я. – Спрячусь в ванной комнате.

Миссис Лавми идет открывать.

Входит какая-то монахиня. Я вижу ее сквозь анфиладу приоткрытых дверей. Это почтенная персона, очень пожилая. Она продвигается вперед и принимается болтать по-английски... В этом году все монашки, похоже, билингвисты.