Фредерик Дар - Голосуйте за Берюрье!

Старик улыбается

– Ну что ж, это возможно. Я же убежден, что графа убил он.

Он щелкает пальцами.

– Но, скажите-ка, я вот о чем думаю, а как же с остальными кандидатами?

– Это не имеет никакого отношения к Матье, господин директор. Кстати, третий погиб случайно.

Он пожимает плечами.

– А второй сам себе перерезал горло во время бритья?

– Нет. По-моему, только второе убийство является убийством.

Босс пожимает плечами.

– Самоубийство, убийство, несчастный случай, так?

– Именно так, патрон.

– Вам нелегко придется, чтобы заставить прессу поверить во все это.

– У меня будут доказательства.

– Да услышит вас Бог. Но мне кажется, что вы забываете об одной существенной детали

Он садится за стол и поглаживает кончиками пальцев позолоту своего бювара из тисненой кожи.

– О покушении, жертвами которого вы с Берюрье стали сегодня утром

Я делаю недовольную гримасу. Однако он прав. Я об этом уже и думать забыл Честное слово, он мне испортил настроение, старый бонза. Я предпочитаю удалиться.

Перед тем, как вернуться в Белькомб, я проверяю алиби зятя покойного Ляндоффе. Тут нет проблем пишите на доске «Не повезло» и сотрите. Гуляка в самом деле провел ту ночь в Париже с женщиной, как он мне и сказал

Спустя два часа я въезжаю на площадь мэрии Белькомба. Она забита народом. Не мэрия, а площадь.

Взгромоздившийся на бочку торжествующий Диоген Берю, в рыцарской соломенной шляпе, окруженный Морбле и закутанный в шарф Пино, произносит речь, приводящую толпу в восторг

– Сегодня утром убийца попытался свести со мною счеты. Но я вам уже говорил не далее, как вчера вечером, что Берюрье так просто не возьмешь. Вот я по-прежнему перед вами, более чем когда бы то ни было, друзья мои. И я, Берю, вам говорю, что, когда я стану вашим депутатом, ваши дела никогда не будут лучше, чем при мне. И никогда Белькомб не будет более белькомбежским!

Его слова принимаются с триумфом. Пино смеется сквозь свой насморк.

Я прокладываю себе дорогу сквозь толпу, чтобы добраться до него:

– Ничего плохого не случилось за время моего отсутствия, старина?

– Ну что ты! – протестующе отвечает Пино – Его безумно любят, нашего Толстяка.

Он несколько раз подряд чихает и откашливается в ладонь

– Я только одного не понимаю, зачем он взял себе такого заместителя! Он же мог обратиться ко мне, и я охотно оказал бы ему эту услугу.

Морбле, у которого тонкий для бывшего жандарма слух, становится пунцовым.

– Вы, тухлая рыба, – поворачивается он к развалине, – советую воздержаться от подобных размышлений. Я являюсь близким другом Александра и...

– Это я близкий друг Александра, – утверждает славный, добрый Пино. – Лучше спросить об этом у комиссара Сан-Антонио.

– Вы оба ошибаетесь, и тот и другой, у Берюрье всегда был только один близкий друг – это я.

Я оставляю их в полнейшей растерянности и направляюсь в комиссариат

– Кого сегодня убили? – спрашиваю я.

Инспектора пожимают плечами.

– Пока никого. Кстати, господин комиссар. Мы вам раздобыли фотографию Матье Матье. Не очень хорошая, к тому же фотографировали не его...

– Я в курсе. Спасибо, – прерываю я. – Матье Матье в действительности является Матье Матиасом, и десять лет назад он убил свою жену. Господа, вам придется прочесать всю Нормандию – край, где он родился. Полагаю, что он там и скрывается. Он, наверное, спрятался в какой-нибудь захолустной деревушке. Думаю, вы его найдете без особого труда.

Полицейские шумят и начинают поспешно надевать свои пиджаки

– Тот, кто его поймает, увидит свое фото в газетах, – обещаю я.

Людей всегда надо стимулировать. Можно подумать, что из голубятни выпустили голубей. Я остаюсь один. Сквозь оконные решетки в комиссариат врывается выглянувшее солнце. Ему плевать на решетки. Я кладу голову на руки. Мне хорошо, я ни о чем не думаю или почти не думаю... Я вспоминаю малышку Наташу, такую красивую и такую сумасшедшую. Лакомый кусочек. Надо будет навестить ее, чтобы сказать, что я ее обманул, а также чтобы сообщить о печальной участи графа. Поскольку я убежден, что Гаэтан покончил жизнь самоубийством, его самопожертвование не должно остаться без вознаграждения.

Открывается дверь, и входит Мартине, разодетый, как милорд, и сияющий ослепительнее, чем прожектор противовоздушной обороны. На нем тиковый светло-серый костюм, голубая рубашка и желто-канареечный галстук. Я бы даже сказал, чижикового цвета, но не хочу его обидеть. Он размахивает у меня перед глазами конвертом.