Лариса Соболева - Седьмое небо в рассрочку

– Послушай, давай договоримся…

Ему не удалось начать торг, Людмила выстрелила практически бесшумно. Дубенича дернуло, красная струйка потекла по груди, смешиваясь с водой, но он крепче сжал руками поручни, чтоб не упасть в воду. А боль… Какая боль…

– Извини, я же тебе задолжала. Получи все сразу.

Она стреляла и стреляла, а он только вздрагивал. После очередного выстрела Люда выдерживала паузу и хладнокровно наблюдала, как цепляется за жизнь Дубенич в буквальном смысле – до белизны пальцев сжимая поручни. Взгляд его стекленел, глаза умирали раньше тела.

Но вот кончились пули, Люда бросила пистолет в воду, только после этого пальцы Дубенича разжались, и он спиной, раскинув безвольные руки в стороны, упал в бассейн. Все. Люда спокойно покинула территорию виллы.

Она долго выжидала, чтоб на вилле никого не было, пришлось снять соседнюю и торчать с биноклем у окна полмесяца. Люда не знала, куда поедет, чем займется, как будет жить. Кстати, деньги-то нашлись, благодаря им она отыскала Дубенича. В кабриолете лежали. Гектор прятал их в запасном колесе – тайник примитивный, но о нем почему-то никто не вспомнил. М-да, в этом мире все примитивно. Пока денег ей хватит, а там… как получится.

Идя вдоль берега лазурного моря, она вдруг достала из сумки мобильник и, присев на валун, вставила симку, потом искала нужный номер в контактах. Нашла.

– Сабрина? – раздался голос Шатунова.

– Это не Сабрина, – сказала Люда. – Это я. Когда мы увозили вашу дочь, я забрала у нее телефон, вынула симку. Звоню, чтоб сказать: его больше нет. Вы понимаете, о ком я?

– Юрки? – догадался он, но переспросил: – Юрки нет?

– Да.

– А Сабрина? Что с ней?

– Ваша дочь делает налет на магазины, не бойтесь за нее. Думаю, она не обидится на меня, я же подарила ей свободу и большие деньги.

Люда завесила паузу, но Шатунов не отключался, как будто знал, что она набирается сил, чтоб сказать то, ради чего позвонила:

– Простите меня… я тоже потеряла… Простите, если сможете.

Конечно, он не сказал заветного слова «прощаю». Ее простить нельзя, она бы точно не простила, будь на его месте. Люда сама нажала на клавишу, потом закинула телефон в море, сбросила туфли и, поджав ноги, глядя на кружево прибоя, горько заплакала:

– Илья… и ты прости… Я же только хотела, чтоб мы… ты и я… чтоб начать сначала… Мне очень плохо… очень… Если б все вернуть назад… Ну как я теперь буду жить без тебя, ты не скажешь, Илья?..

А еще одному человеку было плохо каждое утро, каждое!

В половине седьмого из подъезда выползла Зойка в старых спортивных штанах, ветровке и кроссовках, потянулась, зевая, пошатнулась, передернула плечами:

– Блин, холодно… Чертова осень.

За ней энергично выбежала старшая сестра и помахала Марину, он, как столб, возвышался на пустой улице и разминался у легковушки, подпрыгивая на месте и размахивая руками. Втроем начали забег. Зойка демонстрировала, что глаза у нее еще не открылись, ноги тяжелые и вся она просто смертельно больна, болезнь подтверждала кашлем. На Марина и сестру кашель не действовал – черствые люди.

Заставить ее бегать было проще простого, хитроумный Марин попросту пригрозил Зойке:

– Либо отдуваешься по утрам за всех своих го´тов, либо я ваших пацанов пересажаю в тюрягу.

– За что! – била она себя в грудь.

– За секс с несовершеннолетними.

– У нас по согласию…

– Восемнадцать стукнет – и будешь давать согласие, а сейчас – школа, спорт, уроки, отметки. Ну, думай быстрей! Это же подвиг – пострадать за товарищей. Будешь отдуваться или сажать?

– Да, буду! – заорала девочка, потом долго что-то бубнила, наверное, готическую молитву и весьма ругательную.

Вот и бегают втроем каждый день на виду у нормальных людей. Зойка потихоньку отстает, потом переходит на ходьбу, как сделала и в это теплое солнечное утро, а не холодное, как она уверяла. Ее примеру последовала и сестра, но только чтоб подбодрить младшую сестричку.

– Садюга, – ворчала Зоя в адрес Марина. – Если ты, Анька, выйдешь за него замуж, я выброшусь из окна десятого этажа.

– Он не предлагает мне выйти замуж.

– Предложит. Я заранее чувствую неприятности, сейчас у меня самые плохие предчувствия, самые-пресамые. У этого все должно быть по правилам, по полкам, как у тебя. Ненавижу ваши долбаные правила. И смотреть на вас противно, когда вы ля-ля разводите, хихикаете, как дураки.

– Э-эй! – оглянулся Марин, исполняя бег на месте. – Девочки, вы что плететесь? А ну, быстрей, быстрей! Зарабатываем завтрак. Зойка, в темпе, в темпе.