Людмила Милевская: Мерзавец на выданье

— Хорошо, не буду. Даже расскажу: я русский. Мой дед, Михаил Доров, в тридцатых прошлого века уехал из России, сбежал в Америку от Сталинских репрессий. В Америку, как думалось ему, в свободную страну. Там наша фамилия претерпела некоторые изменения: Доров стал Дороф. Впрочем, это обо мне можно прочитать в любой газете.

— Я знаю, — она снова глянула на часы: — Дороф, умоляю, не упрямься, подойди ко мне! Подойди! Ну на секундочку!

— Зачем? — удивился он и подумал: «Странная настойчивость. Порой этих женщин не поймешь».

Лена рассердилась, нахмурилась, потом неуверенно улыбнулась, но улыбка тут же сползла, а чистый лоб собрался в морщины.

«Что с ней сегодня?» — удивился Дороф, наблюдая за внутренней борьбой невесты.

Она вдруг взяла себя в руки и «надела» на лицо улыбку. Улыбка прочно сидела, но Лена продолжала нервничать, и Дороф это чувствовал.

— Я что-то скажу тебе на ушко, — нежно начала она, но, вновь глянув на часы, вдруг истерично завопила: — Дороф! Если ты сейчас же ко мне не подойдешь…

— То что? Что будет? — удивился он.

— Зареву!

— Не надо.

Он оторвал спину от дверного косяка и нехотя двинулся к Лене, но не успел сделать и двух шагов, как прогремел взрыв. Дверь вынесло, Дороф вылетел в коридор и потерял сознание. Когда очнулся и понял, что жив, сразу подумал о невесте. И в тот же миг перед глазами встала картина: подкинутый вверх диван, на котором она сидела, и сноп огня, куски бетона, щепки панелей, крошка битых стекол…

Но Лена была жива. Дороф долго стоял у больничной кровати, глядя на ее длинное, покрытое бинтами тело.

«Эта оказалась хуже всех, — с тоской думал он. — Эта вообще террористка. Но сколько же ей заплатили? Ясное дело, она не думала умирать. Заманивая меня к окну, она рассчитывала на снайпера, но ее обманули, динамит подложили в диван…

Но я-то, я, дурак, куда смотрел? Что нашел в ней? Дылда! Верзила! И дура!

Конечно, дура! Через три дня была бы моей женой, была бы очень богата… Ну сколько ей, там, заплатили…»

Ему сказали, что она умирает, и это было действительно так: Лена умирала.

«Ненавижу, — мысленно твердила она, — ненавижу этого Дорофа! Из-за него все! Из-за него! Что теперь будет? Как он там, мой любимый? Я его подвела. Через месяц была бы у нас свадьба, а теперь я умираю».

Лена умерла с мыслями о том брюнете, который сидел за столиком у фонтана. Умерла, так и не осознав, что он ее и убил: хладнокровно послал на верную смерть.

А она его очень любила — любила его детскую улыбку, его ямочки на щеках, его задорно сморщенный нос…

«Задорно сморщенный нос…»

С этой мыслью она и угасла на глазах изумленного Дорофа.

А на следующий день в газетах появилось сенсационное сообщение: «… в Алжире состоялось покушение на миллиардера Майкла Дорофа, да вот незадача: террористка погибла и пострадал двойник, а сам Дороф, лица которого по-прежнему никто не видел, наслаждался красотами недавно приобретенного им острова в водах Тихого океана».

С мужчинами с детства Валерии не везло. Самый первый ее любимый мужчина — отец — оказался предателем.

«Дочка, я обидел маму, а не тебя», — говорил он, и Валерия ему верила.

Верила целый год, но когда увидела как он целует жалкий сморщенный и очень крикливый комочек, укутанный в розовое, пенящееся кружевами одеяло, Валерия поняла, что предал отец и ее.

«Папа, я тебе уже не нужна,» — сказала она, и отец исчез из ее жизни — больше они никогда не виделись.

Они не виделись, но маленькая Валерия еще долго ждала его и любила. Но он жил с тем жалким комочком, пеленал его и кутал в розовое одеяльце. Мать говорила, что это совсем не комочек, а сводная сестра, но Валерия до сих пор не могла считать сестрой ту, которая отобрала у нее отца.

Порой она думала: «Если бы не предательство отца, жизнь была бы совсем другой — светлой и счастливой, а теперь — одиночество и тоска».

Казалось, редкие удачи посланы лишь для того, чтобы усилить серый жизненный фон: тоску и одиночество.

Внешне отец был так себе: неприметный щуплый голубоглазый белокожий блондин среднего роста, неуверенный в себе, застенчивый и смешливый. Впоследствии Валерии нравились только такие…

Нет, вообще-то нравились разные (и шатены, и рыжие, и брюнеты), но серьезные отношения завязывались только с такими: с неприметными щуплыми голубоглазыми белокожими блондинами среднего роста, стеснительными и смешливыми.

И не было бы в том большой трагедии, если бы не комплекция Валерии. Валерия оказывалась выше своих избранников едва ли не на голову, в самом прямом, а не переносном смысле. Избранников разница в росте не волновала, но Валерия стыдилась своей долговязости и переживала. Тем более, что подруга ее, Елизавета Крылова, подливала масла в огонь, хронически недоумевая.