Иоанна Хмелевская - Кровавая месть

Подключилась полиция воеводства.

— Сплошная каша, — мрачно заявил патологоанатом. — Шесть ударов топором и все в область таза, сзади. Позвоночник разрублен. Других существенных повреждений нет. На лбу имеется след сильного удара, но, судя по тому, как жертва лежала, она просто-напросто упала лицом прямиком на этот пенёк. Живая падала.

— Похоже на то, будто бы отец дочку порол, вот только орудие наказания выбрал неподходящее, — не менее мрачно высказался ассистент господина доктора, что заставило всех присутствующих тут же вспомнить про Зенина отца-алкаша, субъекта мерзкого, жестокого и агрессивного.

Так, значит, всё-таки Зеня?

Скоро обнаружилось, что ничуть не бывало, папаша отпал. Основательно набравшись, тот притащился домой в восемь утра, задал шороху домашним, по неизвестным причинам выломал старую оконную раму и отрубился. Трое клиентов мамаши под присягой подтвердили, что продрых её благоверный до семи вечера, в семь продрал глаза, поправил с мамашиной подачи здоровье и снова заснул мёртвым сном до следующего полудня.

Чёрт с ним, с папашей. А раз не Зеня — выходит, та, другая?

Немедленно выяснилось, что никто не в курсе, кто такие эти приезжие. Ну, ходили слухи, будто важная шишка с телевидения с секретаршей. По показаниям свидетелей следовало, что искал он натуру для нового кино — слонялся по окрестностям, значит, крутил башкой, а секретарша записывала, что шеф видит. Была у него и аппаратура, разные там камеры, фотоаппараты, понятное дело, компьютер, с людьми общался, а больше всё выпытывал, почём станет снять дом под съёмки. Прочих подробностей сельская общественность не запомнила, равно как и шишкиной фамилии. А уж о фамилии секретарши и говорить нечего. Называл её шеф Обезьянкой, что никак не могло быть именем, данным при крещении в христианской стране, а что с ней спал, так это было в христианской стране обычным делом Зеня с Обезьянкой отлично ладили и, можно сказать, подружились.

Даже вмешательство в дело Главного управления полиции — ведь как ни крути, этот режиссёр-продюсер-сценарист наверняка был из Варшавы — ничему не помогло. По однозначным показаниям всей деревни средство передвижения приезжих могло быть причислено к автомобильным маркам от польского «фиата», через всю японскую линейку, вплоть до «мерседеса». Цвет же машины колебался между ярко-красным, светло-синим, ядовито-зелёным и чёрным-пречёрным, а вот номера не запомнил никто. Только один десятилетний шкет упорно твердил, что спереди у авто были буквы WG, откуда и получалась Варшава. На варшавском телевидении секретарши не пропадали, и никто понятия не имел о каком-либо проекте нового фильма в северо-восточном регионе страны.

Одно только удалось установить совершенно точно — личность жертвы. По анализу ДНК — как трупа, так и многочисленных следов в домах обоих Дальбов — получалось со всей определённостью, что топором порубили всё-таки Зеню.

Что странно. Никому эта несчастная Зеня не мешала, никто на неё не обижался: никаких отвергнутых ухажёров, никаких ревнивых невест, никаких соперниц; вообще ни у кого никаких претензий. Ну кроме разве что у драгоценного папаши, который, бывало, гонялся за дочуркой с нескрываемым намерением наказать, а когда догонял, то и сурово наказывал. Но в данном конкретном случае родитель оказался не при делах по причине полнейшего алкогольного ступора, хотя вообще-то здорово на неё был зол, потому как непослушная и всё сбежать грозилась.

Преступника личность порубанных останков вогнала в не меньший ступор. Оглушённый такой новостью убийца не сделал ничего, даже не напился. Зеня ему была по барабану. Не от неё он зверел, не от неё темнело в глазах, а от той… той… что, как змея, выскальзывала из рук. Это та гадина его соблазнила, обольстила вертлявой задницей, раз одарила неземным блаженством и бросила. Вертела перед носом, а не давала. На другой день собиралась уехать. И что?

Надо же было так облажаться!

Майка решила отомстить.

Да не как это делается обычно, к примеру, словом: пустить сплетню, а то ещё можно и делом: отдубасить зонтиком или, по традиции, скалкой. Побить стёкла или вымазать ворота дёгтем тоже отпадало. Ничего явного, публичного и примитивного. Ничего подобного. Свой гнев надо вымещать не на несчастных окнах или воротах. Совсем на другом.

На заднице.

Вот именно: на заднице.

Которая рушила её жизнь.

Приходится с сожалением признать, что Майка практически с самого рождения была дурой. В глаза это особо не бросалось, и люди сего печального факта зачастую не замечали. Ну, разве что время от времени она слышала в свой адрес: «Ты совсем сдурела или как?», «Опять придуриваешься?», «Видали дуру!» и прочее в том же духе, произносимое с осуждением, удивлением и даже возмущением, но никогда на полном серьёзе, так как никому и в голову не приходило, что подобное предположение может оказаться чистейшей правдой. Всё дело в том, что наряду с дуростью Майка обладала блестящими умственными способностями, которые, как всем известно, прекрасно с этой самой дуростью уживаются.