Маша Стрельцова - Смесь бульдога с носорогом

Куцый умишко вдруг взбунтовался, утверждая что уже месяц, как снег на Фудзияме растоплен нежными лучами Восходящего солнца. И следующего снега, а также ручьев и всего прочего ждать не меньше пары — тройки месяцев.

Почти равнодушно я с трудом повернула заледеневшее тело на восток и увидела мадам Грицацуеву. Звали ее конечно не так, родители назвали ее Клавдией, а фамилию у нас не спрашивают, однако на сию небезызвестную даму она походила как родная сестра — близнец. Была она ведьмой средней руки, но при этом — стопроцентно черной. На периферии сознания я удивилась — за что она меня так? Мы ж не ругались. Но действовала она при этом грамотно и тщательно. Я автоматически считала с людей слои заклинаний. Сначала — на доверие — так, она распускала про меня жуткие слухи. Потом — имплант моего образа в каждой душе. Потом — на коллективную ненависть. Умно. Толпа — слепое и жестокое существо.

Гомон не умолкал — он становился громче и громче. Я задыхалась от этой ненависти. Я оборачивалась, смотрела в лица людей и меня корежило, меня ломало от их свирепости.

Я снова отстраненным взглядом посмотрела на Грицацуеву и поняла — живой она меня выпустить не планирует. Дама плела сложные руны заклинания Жажды Крови.

«Сейчас они сложат костер и меня сожгут», — отстраненно подумала я. Круг людских тел, охваченный безумием, сужался

И тут толпу прорезала куча поддатых мужиков с вилами. И я поняла. Меня не сожгут. Меня сейчас просто заколют этими вилами, как бешеного пса, к которому опасно прикоснуться. Безумие селян достигло предела.

… А лепестки сакуры — нежнейшие розовые лепестки падали на хрусталь воды, когда парк Фудзи—Хаконе-Ицзу основательно встряхнуло, нарушая прозрачное спокойствие, подобное смерти.

В Японии часты землетрясения, как сказал наш отчаянно косящий под англичанина гид сразу по прибытии, улыбчивый узкоглазый абориген в английских очочках, английском костюме и с безупречным английским, с головой выдававшего, что он родился никак не в Англии.

И я встряхнулась вместе с колебаниями земли. Вопреки наложенному на меня заклятию фриза мне до жути захотелось жить. С трудом преодолевая оцепенение, я вскинула руки и застонала от боли. Я только что сделала невозможное…

В теле поднялась знакомая волна силы, замешанная на обжигающе холодной, талой снежной воде Фудзиямы. Она застряла рвущимся наружу комком где — то в горле и я хлестнула ей в разные стороны. Те, кого прикоснулась сила, остановились. Те, кто потом прикоснулся к ним, заморозились тоже. Шла цепная реакция.

Я присела на корточки, загребла руками полные горсти дорожной пыли и слегка на нее подула.

— За далекими далями на острове буяне лежит камень Алатырь, под ним лежит моя печаль , — шепнула я, доверчиво и нежно, почти касаясь губами пыли, словно губ любимого. Тоненькая струйка песка завихрилась от моего дыхания наверху холмика в моих руках.

— Плачет моя печаль — обида, надрывается, к тем, кто меня обидел, рвется — плачется , — чуть громче произнесла я, и вихрь в моих руках набрал силу, потянулся ниточкой к замершей толпе.

Я оглядела толпу. Мне не было их жалко в этот момент. Это придет потом. Медленно распрямляясь, я шептала песку, не сводя глаз с Грицацуевой — ей персонально я вломила слоновью дозу фриза.

— И трясется от печали моей земля, гора рушится, гора каменна, так разрушатся тела и судьбы на кого я обижена , — голос мой набирал силу, я прикрыла глаза, отдавая словам свою силу — и свою ярость к неприятно щекочущим прикосновениям лепестков, и то что сейчас придет японец и сделает мне харакири за то что я посмела купаться в талом снегу священной Фудзиямы.

— В жилах кровь станет их калеными иглами, и прольются слезы их, и не высохнут , — мои руки, на которых покоилась кучка пыли, разделились надвое, песок, скользнувший меж ними, не достиг земли, а влился в общий вихрь.

Мое тело давно жило само по себе под властью силы. И в заключительном аккорде оно закрутило меня в безумном фуэте, тело стало легче пушинки, опираясь всего лишь на большой палец ноги. Песок с ладоней летел по кругу, а я запечатывала заклинание. И смешивались слова с песком в неразрывную смесь, ввинчиваясь в созданный мной вихрь. Потом, когда я уйду, он осядет на людях — не на коже и не на ресницах — на душах.

— Наказываю я вас на три месяца и на три дня и на три часа. Слово мое — заклинание Мастера, а дело будет от слова.

Ладошки мои опустели, и я начала чувствовать свое тело. Ощутила, как давит вес тела на палец правой ноги, на который я опиралась в своем фуэте.