Себастьян Фитцек - Двадцать третий пассажир

Никакого яркого света.

Ничего, что могло бы вызвать и у него озарение.

– Что вы обнаружили? – спросил он Шварца.

Шварц зажал в руке ручку фонарика и теперь держал его, как спортсмены держат эстафетную палочку незадолго до передачи ее другому бегуну.

– Теперь я знаю, что здесь происходит, – сказал он глухим голосом. Потом дознаватель переступил через труп и, пройдя мимо Бонхёффера, распахнул дверь каюты.

Наоми

«…сли бы я могла повернуть время вспять, я бы никогда не сделала этого, или, по меньшей мере, извиниться бы за то, что я натворила. Но по-видимому, я я не получать такую возможность, или?»

Последние строчки, с орфографическими ошибками, она печатала вслепую, видя монитор словно сквозь водную завесу, буквы расплывались от слез, навернувшихся на глаза, печатала онемевшими пальцами, пытавшимися опередить друг друга, все быстрее и быстрее, так как от отвращения к самой себе Наоми Ламар была готова зубами вырвать из своего тела кусок мяса, если бы при печатании у нее осталась хотя бы одна секунда подумать о том, что она сделала. В чем она сейчас исповедовалась пауку. А именно: в самом ужасном.

Это не пришло ей вдруг на ум, так как для такого случая она должна была бы сначала забыть о содеянном. Глубоко в душе она всегда знала, что именно хочет услышать от нее паук. Просто ей никак не удавалось заставить себя написать об этом. Даже думать об этом было невыносимо тяжело. Правда, мысли можно было отогнать от себя, например с помощью боли, голода или холода. Уж в чем, в чем, а в этом она не испытывала нужды в последнее время.

Но записать это, даже сам процесс печатания, было совсем другим делом.

Увидеть зло, записанное черным по белому, лицезреть собственный позор было гораздо хуже, чем только думать об этом, и паук это знал.

Поэтому, только поэтому, я должна была напечатать это на таком вот жалком компьютере, сидя на дне этого ужасного колодца.

Не исправляя орфографию (что раньше, в отвергнутых пауком прежних признаниях, Наоми всегда делала по какой-то, даже ей самой необъяснимой причине; возможно, по старой привычке, ведь она всегда заставляла Анук обращать внимание на орфографию), она дернула за веревку, которую охотнее всего накинула бы себе на шею, но, вероятно, тогда бы паук не стал тянуть ее наверх, как ведро, в которое она положила ноутбук.

С тех пор как компьютер исчез высоко вверху, в темноте над ее головой, ее тело снова начало чесаться.

Руки, шея, кожа головы.

Теперь Наоми была уверена, что написала пауку то, что тот хотел от нее услышать.

Голод, жажда, ленточный червь, постельные клопы – все наказания приобрели смысл, теперь она поняла это.

Наоми горько рассмеялась.

Она не имела ни малейшего понятия, как паук узнал о ее тайне. И, как нарочно, на круизном лайнере.

Но если рассмотреть это при свете дня, то теперь все приобретало смысл.

Только чтобы я никогда больше не могла ничего рассматривать при свете дня.

Наоми почувствовала, что у нее в голове зарождается опасная мысль, и начала напевать про себя мелодию. Она знала, что скоро ей позволят умереть.

И не потому, что я несу ответственность за гибель своей лучшей подруги.

Она приоткрыла рот.

И не потому, что я занималась сексом за деньги.

Ее звонкое, дрожащее гудение перешло в гортанный звук, начало нарастать…

С незнакомыми мужчинами. Многими мужчинами.

…затем перешло в крик, который становился все громче и громче, пока ему, усиленному эхом глубоко внизу в колодце, наконец не удалось…

А потому, что три года тому назад я…

…заглушить в ее голове…

…потому что я начала мою…

…мысль о самом ужасном из того, что она совершила в своей жизни.

…потому что я…

Крик был таким громким, даже оглушительным, что какое-то время она не чувствовала ничего, кроме желания еще раз увидеть свою любимую маленькую девочку, прежде чем, наконец-то и, дай бог, поскорее, наступит конец.

Анук. Фонарик. Карандаши. Рисовать.

Такие состоявшие только из одного слова мысли роились в голове Мартина, с силой бились о черепной свод, производя при этом глухой гул, как дисгармоничная музыка к фильму, сопровождающий те картины, которые в этот момент мелькали перед его внутренним взором. Картины, которые напомнили ему о его прежних встречах с Анук: девочка в ночной рубашке, молча сидящая на кровати, использующая предплечья в качестве точильного камня для своих ногтей.