Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

– Дражайшая, клянусь, что буду неустанно порицать, поносить и осыпать себя упреками с сегодняшнего дня и до самой моей смерти! – Кимптон произнес эти слова совершенно серьезно, сверкнув при этом глазами. Казалось, они оба забыли, что мы с Пуаро здесь.

– Вот и хорошо. Значит, мне нет нужды избавляться от тебя немедленно. – И Клаудия внезапно улыбнулась так искренне, словно все сказанное ею до сих пор было шуткой.

К Кимптону мгновенно вернулась его прежняя уверенность. Он взял ее руку и поцеловал.

– Дата нашей свадьбы будет назначена, и скоро, моя дорогая!

– Вот как? – Смех Клаудии прозвенел веселым колокольчиком. – Что ж, посмотрим. В любом случае твоя решимость мне по душе. На земле нет другого мужчины, который мог бы завоевать меня дважды. А может быть, и однажды.

– Нет того, кто был бы так одержим тобой и предан тебе, как я, моя божественная драгоценность.

– Вполне верю, – отозвалась Клаудия. – Я даже вообразить себе не могла, что когда-нибудь надену это кольцо снова, и вот оно, опять на моей руке. – И она полюбовалась большим бриллиантом на среднем пальце своей правой руки.

Мне показалось, что Клаудия тихонько вздохнула, но звук потонул в шуме открывающейся двери. На пороге стояла молоденькая горничная. Ее светлые волосы были уложены в пучок, который она нервно теребила.

– Мне надо приготовить комнату для аперитива, – пробормотала она.

Клаудия Плейфорд наклонилась к нам с Пуаро и громко прошептала:

– Когда будете пить, не забудьте сначала понюхать. Филлис – дуреха, каких мало; кто знает, чего она может туда плеснуть. Сама не понимаю, почему мы ее еще терпим. Для нее что портвейн, что вода из ванной – никакой разницы.

В своей жизни – как личной, так и профессиональной – я не раз сталкивался с одним феноменом: повстречав большую группу людей впервые, я всегда почему-то знаю, с кем из них мне будет легко и приятно общаться, а с кем – нет.

Вот почему, когда, переодевшись к обеду, я спустился в гостиную и застал там большое общество, то сразу понял, что мне надо держаться ближе к тому юристу, о котором уже говорил мне Пуаро, – к Гатерколу. Его рост оставлял далеко позади обычное представление о том, что такое «высокий мужчина», и он стоял, слегка ссутулившись, точно надеялся таким образом приблизиться к уровню окружающих.

Не ошибся Пуаро и в другом: Гатеркол действительно выглядел так, словно ему было неуютно в собственном теле. Его руки висели как плети, и каждый раз, стоило ему шевельнуться хотя бы немного, они вздрагивали и мотались из стороны в сторону так, что казалось, будто он резким и неуклюжим движением пытается стряхнуть с себя нечто невидимое для окружающих, то, что прилепилось к нему и не дает покоя.

Он не был красив в обычном смысле этого слова. Его лицо напоминало морду верного пса, которого часто пинает хозяин и который уверен, что это повторится еще не раз. В то же время это было лицо очень умного, умудренного жизнью человека, каких я немного видел на своем веку.

Остальные не знакомые мне люди, наполнявшие теперь комнату, тоже более или менее отвечали тем портретам, которые нарисовал Пуаро. Леди Плейфорд, войдя, принялась рассказывать длинный запутанный анекдот, ни к кому особенно не адресуясь. Предчувствия меня не обманули – она оказалась внушительной особой с громким, хотя и довольно мелодичным голосом и прической вроде Пизанской башни из кудряшек. Следом за ней появился адвокат-гора Орвилл Рольф; потом – виконт Гарри Плейфорд, светловолосый молодой человек с плоским квадратным лицом и дружелюбной, хотя и слегка рассеянной улыбкой – как будто однажды ему в голову пришла очень удачная мысль, которая его развеселила, но как-то ускользнула из его памяти, и он все пытается ее вспомнить. Его жена Дорро была высокого роста, чертами лица напоминала хищную птицу и имела длинную шею с глубокой ямкой у основания. В эту ямку запросто встала бы чайная чашка и оставалась бы там без всякого риска упасть.

Последними в гостиной появились секретарь леди Плейфорд Джозеф Скотчер и темноволосая, темноглазая женщина. Судя по тому, что она ввезла Скотчера в комнату в инвалидном кресле, это была сиделка Софи Бурлет. У нее были скромные манеры и добрая, но какая-то рабочая улыбка, словно ее обладательница решила, что именно такое выражение лица будет при данных обстоятельствах уместнее всего. В этой комнате она была единственной, к кому я не задумываясь обратился бы с любой проблемой практического свойства. Еще я обратил внимание на небольшую стопку бумаг, которые она принесла под мышкой и при первой же возможности положила на маленький столик у окна. Оставив их там, подошла к леди Плейфорд и что-то ей сказала. Та взглянула на столик с бумагами и кивнула.