Клэр Кендал - Дневник жертвы

Кларисса быстро собрала вещи и вместе с Венди вышла из комнаты присяжных. Она подумала о Роберте. Где он сейчас – на полпути к станции, торопится на поезд? А Рэйф? Что он сделает – опять начнет привлекать к себе внимание, как утром? Опять будет наслаждаться ее болезненной реакцией? Или решит незаметно следить за ней всю дорогу? И где же он тогда будет прятаться?

Кларисса вдруг поняла, что уже начинает привыкать к его ежедневным появлениям. Она словно примирилась с тем, что должна аккуратно и безболезненно встроить его в свою жизнь. Теперь вся ее энергия уходила на то, чтобы не давать ему портить все вокруг, не давать ему приближаться к Роберту. Нельзя этого допустить, думала она и злилась на себя. Надо придумать эффективный способ борьбы.

У подножия лестницы стоял свидетель-великан со скованными за спиной руками. Окружавшие его охранники казались карликами. Он почтительно посмотрел на Венди и Клариссу, и она представила, как он избивает Рэйфа. Узнав девушек, Чарли Бартон сдержанно кивнул им и скрылся за дверью, которую она раньше не замечала. Его карликовая свита поспешила следом.

20 февраля, пятница, 17:40

Ты врезаешься в меня сразу после моста. С такой силой, что я против воли поднимаю на тебя глаза. Вокруг полно людей. Все куда-то спешат.

– Ты не хочешь поблагодарить меня за то, что я тебе помог, Кларисса?

Я без Роберта – вот почему ты так осмелел.

– Мне понравилось, как пахли твои волосы, Кларисса.

– У тебя такие нежные щечки, Кларисса. Ты вся такая нежная.

– Помнишь, я говорил тебе, что ты очень красивая, когда спишь, Кларисса?

Обогнав меня на несколько шагов, ты поднимаешь над головой обтянутую перчаткой руку. Из разжатых пальцев вылетает фотография. Трепыхаясь на ветру, опускается на тротуар.

Она лежит лицом вверх. Сажусь на корточки, чтобы подобрать ее. Негнущимися пальцами шарю по грязному асфальту. Руки трясутся; роняю ее два раза. Ты внимательно наблюдаешь за моими манипуляциями. Есть: наконец-то она не на виду. Ты уходишь, удовлетворенно улыбаясь.

Какие только ужасы я не воображала, пытаясь представить, что ты делал со мной в ту ночь! Но такое… такое мне не снилось даже в самом страшном сне.

Я запихиваю ее в сумку, но изображение продолжает стоять у меня перед глазами – огромное, словно спроецированное на большой экран. Я лежу на спине в собственной постели. Глаза закрыты, тело вытянуто в струнку. На мне лиловые трусы-бикини и больше ничего. Чулки и бюстгальтер валяются рядом. Руки заведены за голову; пальцы слегка касаются спинки кровати.

Я вспоминаю, что не видела этих трусов с тех пор, как ты побывал у меня дома. Тогда ты, очевидно, и устроил фотосессию. Желудок наполняет тошнотворный страх: я уверена, что снимков гораздо больше.

Придя домой, она набрала номер Джеймса Беттертона. Неделю назад она уже пыталась; пришло время попытаться снова.

На этот раз к телефону подошла женщина.

– Здравствуйте, а Лору можно? – спросила Кларисса, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно – так, словно это был самый обычный звонок.

– У вас есть новости? – задохнулась женщина. Клариссе показалось, что она не хотела произносить эти слова, и они вырвались случайно.

– Нет. Извините, я пытаюсь найти…

– Не звоните сюда больше! – Она бросила трубку.

Какое-то время Кларисса продолжала держать телефон. Сердце билось в такт коротким гудкам. Ей было страшно за Лору, а сказки Рэйфа только усиливали этот страх. Она не хотела, чтобы ее опасения оправдались; уж лучше пусть ее признают сумасшедшей. Но Кларисса все больше склонялась к мысли, что эти сказки были не просто угрозой, не просто отражением его безумных фантазий, а завуалированным сообщением о том, что он уже сделал.

Она представила расчлененные тела из «Жениха-разбойника»; таз с мертвыми девушками у волшебника в «Диковинной птице»; тайную комнату Синей Бороды, залитую кровью и уставленную орудиями пыток; вереницу несчастных жен царя Шахрияра, знавших, что наутро после брачной ночи к их шее прикоснется холодный клинок, а не царские губы…

Она попыталась убедить себя, что у нее слишком богатое воображение. Что она выпила слишком много таблеток. Что во всем виновата ноющая боль, дурацкий беспричинный страх и этот мерзкий суд. И что жуткая фотография просто стала последней каплей.

Два часа спустя она лежала на диване в гостиной, на грани между сном и явью, и размышляла о том, что ей придется купить новую кровать. В своей она больше не могла спать. Не могла спать там, где он ее фотографировал. На ней была бледно-голубая хлопковая сорочка, сшитая мамой, – старомодная и девчачья, но очень мягкая и уютная. Почувствовав, что сорочка задралась, она одернула ее здоровой рукой и поплотнее завернулась в одеяло, которое с трудом притащила из спальни. Она пыталась не думать о фотографии, но изображение словно отпечаталось на внутренней стороне век. Фотография была уликой – но не против него, а против нее. Она доказывала, что Кларисса сама впустила его в дом. Доказывала – или по крайней мере намекала, – что они были близки. Она не хотела, чтобы эту фотографию видел кто-то еще. И он об этом знал.