Зигмунт Милошевский - Переплетения

Хочу добавить, что как в субботу вечером, так и за завтраком мы разговаривали очень мало, таковы правила терапии. Поэтому я не имела возможности познакомиться ближе с паном Теляком.

Это все, что я могу сообщить по данному делу. Подписываю протокол, полностью соответствующий моим показаниям.

Ханна Квятковская подписала каждую страницу протокола и отдала его Шацкому. Кузнецов ему говорил, что та была в сильном расстройстве, а так вполне ничего. Это правда. У Ханны Квятковской было красивое умное лицо, а нос с легкой горбинкой добавлял привлекательности и аристократического очарования. Через двадцать лет она будет выглядеть, как довоенная графиня. Гладкие волосы цвета «польской мыши» достигали плеч, их кончики закручивались наружу. И хотя никакой дом моделей не пригласил бы ее для рекламы женского белья на скачках, многие мужчины охотно рассмотрели бы с близкого расстояния ее пропорциональное и аппетитное тело. Другое дело, скольких из них не отпугнул бы ее бегающий взгляд. Шацкого – наверняка.

– Как, это все? – спросила она. – Мы ведь столько разговаривали.

– Я прокурор, а не писатель, – ответил Шацкий. – Не умею передавать все нюансы в протоколе, да это и не нужно. Впечатления и тонкости важны для меня настолько, насколько позволяют установить новые факты.

– Это как с моими учениками. Важны не впечатления, которое они производят, а их знания.

– Всегда?

– Я стараюсь, – был ответ. Она улыбнулась, но была так напряжена, что улыбка превратилась в гримасу.

Шацкий глядел на нее и размышлял, в состоянии ли она кого-нибудь убить. Если да, именно так – схватить вертел, ударить, случайно попасть. Доля истерики, доля паники, доля случая. Он видел, как эта женщина старается держать фасон, но у него создалось впечатление, что даже воздух в комнате вибрирует от ее разгулявшихся нервов.

– У вас в школе сейчас трудный период, – начал он, чтобы иметь возможность еще немного понаблюдать за ней в ходе нейтрального разговора.

– Конечно, вы же знаете, конец года. Все приходят, просят изменить оценки, три с плюсом на четыре с минусом, еще раз написать контрольную, и так далее. О проведении настоящих уроков говорить не приходится. До следующей пятницы мы должны выставить все оценки, так что осталось две недели безумия.

– Я живу недалеко от гимназии, где вы работаете.

– В самом деле? Где?

– На Бурдзиньского.

– Действительно, это в двух кварталах. Вам там нравится?

– Не очень.

Она наклонилась к нему, как бы желая поделиться постыдной тайной, и сказала:

– Мне тоже. А эти дети! Боже мой, иной раз чувствуешь себя в исправительном заведении или сумасшедшем доме. Нервы в лохмотьях. Не поймите меня превратно, они – славные ребятки, но зачем пускать ракеты в коридоре? Я этого не понимаю. А шутки о пенисах? Ведь им по тринадцать лет. Иногда даже стыдно становится. Недавно – вы не поверите – я получила СМС от одной ученицы, что та влюбилась в ксендза и может с собой что-нибудь сделать. Я вам покажу. Может, это дело прокурора?

Она начала рыться в сумочке в поисках телефона, а Шацкий пожалел, что раскрутил нейтральную тему. Разве так вела бы себя убийца? Не захотелось бы ей поскорее убраться отсюда, вместо того чтобы показывать СМС? Можно ли так хорошо сыграть эту роль?

Она подала ему телефон:

«ДолжнаКомуНибудьПризнатьсяЛюблюКсендза-МаркаНеМогуЖитьПомогите».

– Без подписи, – прокомментировал он.

Она махнула рукой. Чувствовала себя все более свободно.

– Ну да, но я узнала, кто это, доброжелатели донесли. Сама не знаю. Может, это все же не дело для прокурора?

– А как вы думаете, кто из вашей группы убил пана Хенрика?

Она окаменела.

– Конечно, никто. Вы, надеюсь, не воображаете, что один из нас – убийца?

– А пани ручается за людей, с которыми едва знакома?

Она скрестила руки на груди. Шацкий, подобно василиску, не сводил взгляд с ее глаз. У нее был тик, правое веко ритмично дергалось.

– Да нет, это ведь нормальные люди, я слыхала об их жизни. Это, должно быть, какой-то головорез. Злодей.

Негодяй, душегубец, разбойник, зло подумал Шацкий.

– Возможно. Но ведь мог быть и кто-то из вас. Мы должны рассмотреть и такой сценарий. Я понимаю, для вас это трудно, но прошу припомнить, не случилось ли чего-нибудь такого – чего угодно, любая мелочь, – из-за чего в вашу голову пришла мысль, пусть и не вполне осознанная: «Это, вероятно, он» или: «Это, вероятно, она»? Гм?

– Мне неловко выступать с обвинениями, но вот что выяснилось на сеансе: жена пана Хенрика страшно его ненавидит, а пани Барбара так убедительно изображала ее злость, что я сама не знаю, глупо так говорить…