Сьюзен Льюис - Держи меня крепче

Работающий телевизор хоть немного перебивал шум, доносящийся из коридора: громкое лязганье дверями, какие-то непонятные шорохи и внезапные звуки музыки, доносящиеся бог весть откуда. Время от времени слышались шаги. Иногда они замирали за ее дверью, а потом следовали далее. Неужели она совершила ошибку, обратившись за помощью к законодательной норме сорок три? Избрав такой способ самозащиты, она тем самым добровольно признала, что действительно причиняла вред детям. Получается, так! Но самое страшное – это то, что в тюрьме, в которую ее привезли, в настоящее время находится как минимум две женщины, которых она в свое время лишила права материнства, забрав у них детей и передав их в приемные семьи. Если эти женщины все еще здесь, то лучше не думать о том, какой изощренной и жестокой может быть их месть, когда им представится удобный случай сойтись с ней накоротке. Обе они получили длительные сроки заключения за серьезные уголовные преступления, одна – за попытку убийства, вторая – за нападение с тяжелыми телесными повреждениями. Таким особам вряд ли объяснишь, что все ее действия по изъятию детей осуществлялись исключительно в рамках закона. Даже не стоит питать иллюзий на сей счет. Они рассмеются тебе прямо в лицо.

Шарлотта машинально прошлась рукой по лицу. «Гони прочь дурные мысли», – скомандовала она себе. Надо сосредоточиться на чем-то положительном, начать думать о том, как она станет выбираться из того угла, в который сама же себя и загнала. Правда, при всем желании обнаружить что-то положительное в нынешней ее ситуации просто невозможно. Ах да! Ким же пообещала ей, что подготовит новое прошение об освобождении под залог. Вдруг на сей раз им повезет? И тогда уже в среду она может выйти на свободу. Да, но до среды еще целых пять ночей, которые ей предстоит провести в этой крохотной каморке. Добро пожаловать в ад, мисс Шарлотта!

Она вскочила с кровати, не давая новому приступу паранойи овладеть собой, и пошла в уборную, железный унитаз из нержавеющей стали. Потом вернулась назад и попыталась сконцентрироваться на каком-то художественном фильме, который начался по телевизору. Тщетно! Она знала, то же самое будет, если возьмется за чтение журналов, оставленных в ящике комода кем-то из прежних обитателей камеры. Журналы уже успели даже напитаться камерной сыростью и были влажными на ощупь. Нет, читать она точно не будет! Даже не станет их пролистывать. Страх засел в ее голове и трубил уже изнутри своим диким голосом, от которого путались мысли, угасала надежда, терялась способность рассуждать здраво. Но самое ужасное – это знать, что больше она никогда не увидит Хло. И это была та реальность во всей пугающей ее правде и безысходности, с которой надо смириться. Во всяком случае, начать приучать себя к этому смирению. Но стоило Шарлотте подумать о столь ужасной перспективе, и все внутри начинало бунтовать, все противилось неизбежному, и тогда она гнала от себя прочь мысли о возможности подобной развязки.

Но что плохого сделала она для своей ненаглядной малышки? «Ты обязана была передать ребенка после того, как спасла его, соответствующим властям, которые и позаботились бы о ее будущем», – услужливо напоминал ей разум. Так что же заставило Шарлотту поступить так, как она поступила? Что изначально толкнуло ее на путь преступления?

Ответ был один. Любовь! Но любовь к ребенку – это еще не аргумент в пользу того, чтобы воровать чужих детей. Ни один суд никогда и нигде не сочтет это уважительной причиной. Если ее признают виновной и приговорят к семи годам заключения, то, когда она выйдет на свободу, Хло уже будет одиннадцать. Все эти годы она проведет, быть может, в одной или в разных семьях и вырастет совсем не такой девочкой, какой могла бы вырасти, если бы они остались в Новой Зеландии. Самое страшное – это то, что бездушная государственная машина в лице всех этих социальных служб и их служащих – и этого Шарлотта боялась больше всего – может лишь усугубить те душевные раны, которые нанес Хло ее отец, что окончательно расстроит ее психику. «Но разве ты сама, – спрашивала она себя, – не проявила такое же бездушие и черствость по отношению к ребенку? Чем ты, в сущности, лучше ее отца? Ты похитила девочку, когда ей едва минуло три годика. Да, ты любила ее, холила, окружила всеми мыслимыми благами, наглядно демонстрировала, что это такое – быть счастливой, кормила ее всякими обещаниями, а потом в один прекрасный день взяла и исчезла из ее жизни».