Йенс Лапидус - Стокгольмское дело

Тедди давно сформулировал для себя простой принцип: всему свое время. В детстве отец читал ему Екклезиаста: время разбрасывать камни и время собирать камни. Нельзя постоянно оглядываться на прошлое. Хватит.

Но позвонила Эмили, и он, будто со стороны, услышал свой голос:

– Сейчас приеду.

Через полчаса он стоял перед массивной дубовой дверью на втором этаже основательного дома на Хантверкаргатан. Такие дома строили в начале двадцатого века: высокие потолки с лепниной, винтовые лестницы. Четыре медных таблички: «Мартин Коор, адвокатура», «Челль Альблум, адвокатура», «Сами Гитеррес, адвокатура», «Эмили Янссон, адвокатура».

Почему бы им не объединиться? Было бы солидней.

Эмили открыла мгновенно, словно стояла за дверью и дожидалась звонка. В ее конторе было почти темно, но Тедди, как всегда, отметил ее походку. Она переносила вес с одной ноги на другую, будто укачивала сама себя, повинуясь одному ей слышному внутреннему ритму. Средним и безымянным пальцем заправила за ухо выбившийся локон – тоже чертовски привлекательно.

Обошлись без традиционных объятий.

Понятно, почему темно: зажжена только маленькая настольная лампа. На одном конце картонная коробка с недоеденными суши, на другом – огромный дисплей «мака» и клавиатура. И все, если не считать большого блокнота и разбросанных по столу тут и там шариковых ручек и цветных маркёров.

– Значит, это твоя новая контора? А почему на стенах нет работ выдающихся мастеров живописи и графики? – неуклюже пошутил Тедди и сел.

Намек на кабинет ее бывшего шефа. Собственно, он собирался спросить, как у нее дела, как с работой: серьезное все-таки дело – собственная адвокатура. А может, нашла кого-то, кто подходит ей больше, чем бывший уголовник Тедди. Хотя он иногда сомневался, бывают ли такие вообще – бывшие уголовники. Не пожизненная ли это профессия.

– Не время шутить, Тедди… – Она почему-то отвернулась и посмотрела в сторону. – Меня попросили представлять интересы молодой женщины… которая побывала у них . В их руках. – Она коротко пересказала историю Кати и посмотрела ему в глаза. – И я хотела тебя спросить… вернее, не спросить, а попросить. Попросить помочь. Ей нужна любая мыслимая поддержка.

Наступило молчание. Урчание проезжающего автобуса показалось невыносимо долгим.

– Эмили… разве это не дело полиции?

– Что-то я не вижу результатов. Этот чертов диск у них в руках уже больше года, но они, по-видимому, не чешутся. К тому же… думаю, что именно люди Педера Хульта подложили бомбу в твою квартиру. Когда чуть не погиб Никола.

История с Матсом Эмануельссоном будет преследовать меня всю жизнь, с горечью подумал Тедди. Значит, Катя – одна из тех несчастных девчушек…

Эмили пристально смотрела ему в глаза.

– Ты должен помочь мне, Тедди. Поднять нить там, где мы ее потеряли.

– Почему именно я?

– Потому что ты знаешь людей, к которым у меня нет и не может быть подходов. Потому что… потому что я знаю: ты хочешь жить нормальной жизнью, я ценю и уважаю тебя за это, но мы ведь так и не нашли тех, кто виновен в твоих злоключениях. Тех, кто чуть не убил твоего племянника. Мы остановились на полдороге.

Тедди прекрасно знал, что означает этот взгляд. Неподвижный, приказывающий и умоляющий.

Она не отступит.

А он?

Через каждые пять шагов на стенах закреплены металлические флаконы с дезинфицирующим средством. Для тех, кто не знает: обычный спирт. Правда, с какими-то добавками. Мекка для алкашей.

Приходи в больницу с пустой бутылочкой и цеди из флаконов, пока в коридоре пусто. Добавки – хрен с ними, главное, бесплатно. Яду не добавят. На вкус, правда, так себе.

Никола поначалу заблудился. Непрерывно и неторопливо, как ветряки, вращаются стеклянные турникеты. К окошку с информацией очередь. На полу разноцветные линии. Похоже на схему метро, но разобраться, какая куда ведет, невозможно. Ухо, горло, нос – голубая. Исчезает, потом появляется опять. Непонятные коды, чужой язык. Как, скажем, письменность амаринья [28] Государственный язык в Эфиопии с особой письменностью. .

Три дня назад они с Юсуфом привезли Шамона в больницу. Носилки сразу подхватили и захлопнули дверь перед носом. Посторонним нельзя, извините.

И никто не объяснил – опасна ли рана, какие последствия, если Шамон выживет.

Перед глазами одна и та же картина, будто пленку раз за разом перематывают назад: изувеченное лицо друга. Саунд-трек: его булькающее, неживое дыхание.