Стивен Кинг - Заклятие параноика (сборник)

– Когда он сказал, что хочет пить… хочет попить воды… Господи, Боже ты мой!..

Карлин повернулся и смотрел на Шпренглера дико расширенными глазами.

– Но откуда мне было знать? Откуда?

– Здесь есть туалет? Мне надо…

– Его свитер… Я только что видел его свитер. Он мелькнул там, на лестнице…

– Иначе мне будет совсем худо…

Карлин покачал головой, словно силясь отогнать видение. И снова уставился в пол.

– Да, конечно… Третья дверь налево по коридору, на втором этаже, если считать снизу… – И он снова с мольбой вскинул на него глаза. – Откуда мне было знать?!

Но Шпренглер не слышал этих последних слов. Он уже был на лестнице. Ступени шатались и скрипели под его тяжестью, и на какую-то долю секунды Карлину показалось, что вот сейчас он упадет. Но этого не произошло. Через квадратное отверстие в полу Карлин наблюдал, как Шпренглер уходит, спускается все ниже, прижимая ладони к уголку рта.

– Шпренглер?..

Но тот уже исчез.

Карлин прислушивался к замирающему вдали звуку шагов. Вскоре они стихли и его охватила дрожь. Он хотел подойти к дверце, но ноги словно примерзли к полу. И еще мысль об этом промелькнувшем на лестнице свитере паренька… О Боже!..

Казалось, чьи-то огромные невидимые руки обхватили его голову и стали сжимать, заставляя поднять глаза и взглянуть… Карлин вовсе не хотел смотреть, однако против воли обернулся и заглянул в мерцающую глубину зеркала Делвера.

И ничего особенного там не увидел.

Зеркало исправно отражало комнату, пыльные углы, уплывающие куда-то в бесконечность. Почему-то вспомнился отрывок из полузабытого стихотворения Теннисона, и Карлин произнес вслух:

– «Я так устала от теней, – сказала леди Малот…»

И все же ему никак не удавалось отвернуться от этого зеркала. Оно держало, притягивало своей глубиной. Из верхнего угла пялилась на него побитая молью голова быка с плоскими глазками из черного вулканического стекла.

Мальчик захотел напиться, автомат с водой находился в вестибюле на первом этаже. Он пошел вниз и…

И больше не вернулся.

Никогда.

Никуда.

Как не вернулась герцогиня, которая сидела у этого зеркала, прихорашиваясь перед soiree [27] , а потом вышла и вдруг решила вернуться в будуар за жемчужным колье… Как торговец коврами из Пенсильвании, отъехавший от дома в карете; и его тоже никто никогда уже больше не видел. Нашли лишь пустую карету и двух распряженных лошадей.

И еще зеркало Делвера находилось в Нью-Йорке с 1897 по 1920 год, как раз когда судья Крейтер…

Словно загипнотизированный, Карлин глядел в бездонную глубину зеркала. А внизу продолжал нести свою вахту Адонис с пустыми зрачками.

Карлин ждал Шпренглера, как, должно быть, дожидались родители Бейтса своего сына, как ждал герцог герцогиню, которая вот-вот должна была выйти из своего будуара. Смотрел в зеркало и ждал.

И ждал.

[28]

Ты любишь?

Я слышу, как ее голос спрашивает это – иногда я все еще слышу его. В моих снах.

Ты любишь?

Да, отвечаю я. Да – и истинная любовь не умирает.

Не знаю, как объяснить это, даже сейчас. Не могу сказать вам, почему я все это делал. И на суде не мог. И тут есть много людей, которые спрашивают, почему. Психиатр спрашивает. Но я молчу. Мои уста запечатаны. Только не здесь, в моей камере. Здесь я не молчу. Я просыпаюсь от собственного крика.

В снах я вижу, как она идет ко мне. На ней белое платье, почти прозрачное, а на лице – желание, смешанное с торжеством. Она идет ко мне через темную комнату с каменным полом, и я чувствую запах увядших октябрьских роз. Ее руки раскрыты для объятия, и я иду к ней, раскинув свои, чтобы обнять ее.

Я ощущаю ужас, отвращение, невыразимое томление. Ужас и отвращение потому, что знаю, что это за место, томление потому, что люблю ее. Я буду любить ее всегда. Бывают минуты, когда я жалею, что в этом штате отменена смертная казнь. Несколько шагов по тускло освещенному коридору, кресло с прямой спинкой, оснащенное стальной шапочкой, зажимами… потом один быстрый разряд… и я был бы с ней.

И когда в этих снах мы сходимся, мой страх возрастает, но я не могу отпрянуть от нее. Мои ладони прижимаются к ее стройной спине, и ее кожа под шелком так близка. Эти глубокие черные глаза улыбаются. Ее голова запрокидывается, губы раскрываются, готовые к поцелую.

И вот тут она изменяется, съеживается. Волосы становятся грубыми и спутанными, чернота воронова крыла переходит в безобразную бурость, расползающуюся по кремовой белизне ее щек. Глаза сжимаются в бусины. Белки исчезают, и она свирепо смотрит на меня крохотными глазками, точно два отшлифованных кусочка антрацита. Рот превращается в пасть, из которой торчат кривые желтые зубы.