Эли Бертэ - Присяжный

– Доброй ночи и вам, – прошептал больной.

«Доброй ночи и мне! – подумал де ла Сутьер, поспешно выходя из комнаты. – Да, прекрасная ночь мне предстоит!»

Он вернулся в свою комнату, но больше не впадал в мрачное уныние, одолевавшее его до посещения Робертена. Теперь им овладело лихорадочное волнение, он не мог оставаться на месте и беспрестанно ходил взад-вперед. По счастью, толстый ковер заглушал шум его шагов, и, за исключением некоторых бессвязных слов, вырывавшихся у него по временам, ничто не выдавало его тревоги.

Долго преследовали его видения прошедшего дня. Наконец, чтобы избавиться от них, он растворил окно. Ночной воздух освежил разгоряченную кровь и рассеял мучительные видения. Но едва он немного успокоился, как увидел огоньки, быстро мелькавшие вдоль дороги, и услышал топот лошадей, разрывающий ночную тишину полей.

– Его ищут! – пробормотал он, отступая к задней стене комнаты.

Огни вскоре исчезли, топот затих, и де ла Сутьером вновь овладели угрызения совести и ужас. Не раз в эту мрачную бессонную ночь он мог бы расслышать шепот, подавленные стоны и рыдания в комнате Пальмиры, но чувства его были притуплены, а душевное смятение не допускало и мысли о других, он весь был поглощен только собой.

Буря чувств разрывала его: гнев, скорбь и, наконец, великий ужас. Но к рассвету страсти затихли, мрачные видения исчезли, и де ла Сутьер смог окинуть хладнокровным взглядом свое новое положение. При первых лучах дневного света он уже ясно и отчетливо представлял, как ему следует поступать и что говорить. И коннозаводчик немедля приступил к исполнению задуманного плана. Сев к столу, де ла Сутьер быстро написал письмо, а затем стремительно вышел из своей комнаты.

Хотя на дворе уже было светло, в доме еще царил полумрак. Пройдя коридор, хозяин замка постучался в комнату Пальмиры. Дверь была заперта. Послышался тихий шепот. Де ла Сутьер постучал во второй раз сильнее. Наконец спросили дрожащим голосом:

– Кто там?

– Это я, Пальмира, отпирай скорее, – отозвался де ла Сутьер.

Девушка узнала голос отца, но все еще медлила и не отпирала.

– Откроют мне дверь, наконец? – повторил де ла Сутьер с нетерпением.

На этот раз задвижку отдернули, и он смог войти в комнату дочери. Пальмира и Женни стояли, задыхаясь от волнения и страха, в ожидании приговора. Постель была не тронута – очевидно, они также провели ночь в смертельной тоске. Пальмира совсем обессилела от страдания, ее длинные белокурые локоны растрепались и упали вокруг лица. Даже Женни, казалось, осознала наконец, что милое баловство порой влечет за собой ужасные последствия. Волнение и бессонница провели темные круги под ее глазами, в то время как лицо Пальмиры казалось слепленным из белого воска.

Когда де ла Сутьер вошел в комнату дочери, у него был такой вид, что обе девушки пришли в еще больший ужас. Женни встала за кресло, а Пальмира, упав на колени, проговорила едва слышным голосом:

– Отец, не убивайте меня!

Де ла Сутьер сказал холодным тоном:

– Встаньте, кто собирается вас убить?

Пальмира хотела встать, но силы изменили ей, и она не смогла подняться на ноги. Отец и не подумал протянуть ей руку, может быть, он и не заметил ее слабости.

– Будьте готовы ехать через десять минут вместе с вашей достойной подругой, – продолжал он. – Вас отвезут в монастырь, где вы воспитывались. Там вы останетесь до новых распоряжений. В письме к настоятельнице, которое вы передадите, я излагаю мою волю. Что касается этой девушки, – прибавил он, бросив грозный взор на Женни Мерье, – этого ненавистного создания, советы и пример которого погубили вас, – она отправится с вами, но вы расстанетесь у входа в город, и чтобы я никогда больше не слышал о ней. Если я когда-нибудь узнаю, что вы встречались, вели переписку или что она одним лишь словом выдала мои домашние дела, клянусь, что отомщу самым ужасным образом!

Он говорил с такой суровостью и с такой энергией, что швея покорно склонила голову и сделала умоляющий жест. Но заговорить она не посмела, справедливо опасаясь, что звук ее голоса может навлечь наказание, которым ей угрожали. Пальмиру, наоборот, весть о скором отъезде успокоила. Ей наконец удалось встать. Опираясь на спинку кресла, она смиренно ответила:

– Отец, сжальтесь надо мной, дайте мне возможность сказать…

– Молчать! – закричал де ла Сутьер и топнул ногой. – Ни слова более, чтобы никто не осмеливался меня расспрашивать, или горе тому! Я требую беспрекословного повиновения.