Пол Сассман - Лабиринт Осириса

– Тебя что-то забавляет, Билли-бой? – пророкотал с экрана зала заседаний медвежий голос. Он заполнил помещение и вывел Уильяма из задумчивости. Баррена-младшего видели не только сидящие за столом – на него смотрела маленькая камера наверху монитора, которая передавала изображение зала Натаниэлю в его имение Ривер-Оукс в элитном пригороде Хьюстона. В последние дни старик редко выходил из дома, а сейчас в упор смотрел на сына сверху вниз.

– Что-то забавляет? – повторил Натаниэль; его раздутое, словно баскетбольный мяч, лицо излучало недовольство.

– Нет, сэр, – заикаясь, проговорил Уильям. Слова срывались с губ, как брошенные игральные кости. Так всегда бывало, когда он нюхал кокс. – Ничего.

– Почему же ты скалишься? Люди скалятся, когда им смешно. Поделись с нами, Билли-бой.

Уильяму в голову не приходило, что он скалится. Он стиснул губы и неловко поерзал под взглядами сверлящих его тринадцати пар глаз. Как в детстве, когда старик унижал его при слугах, он почувствовал себя тупицей. Неудачником. Но он не тупица. И уж точно не неудачник. Он победитель. И скоро…

– Что же ты, Билли-бой?

Грубый, сердитый голос. Голос из ночных кошмаров Уильяма.

– Должно быть, думал о египетском тендере, – пробормотал он, стараясь обуздать накатывающие кокаиновые волны и говорить медленно и размеренно. Но перестарался и заговорил совсем как Форрест Гамп. – Если дело выгорит… мы поднимемся на новый уровень. Станем по-настоящему знаменитыми.

Отец уставился на него с экрана, точно кобра на енота. Или, вернее, как носорог на… на что там глядят носороги? Это был кульминационный момент. Миг агонии. Минута, когда ему, тридцатитрехлетнему вице-председателю транснациональной компании с оборотом пятьдесят миллиардов долларов, хотелось, как в детстве, наложить в штаны. Старик этого добивается? Ответить, наорать, выругаться, как он с ним всегда поступал? Или не обращать внимания, промолчать? Уильям чувствовал, как у него дергается нога. Члены совета замерли. Стол от края до края охватило напряжение. Секунды бежали одна за другой.

– «Баррен» и так знаменита, – заявил Натаниэль, когда Уильям уже готов был расплакаться. – По всему миру.

Он выждал несколько мгновений, еще больше нагнетая обстановку и еще выше подтягивая сына на дыбе. Затем довольно хрюкнул и откинулся на спинку стула.

– Весь мир наш, черт подери.

По залу прокатился смешок, и напряжение спало. Уильям расхохотался громче всех.

– Точно! Весь чертов мир наш! – Он захлопал в ладоши. – Мы слетелись на него, как мухи на дерьмо.

Это было неудачным замечанием. Чувство облегчения после слов отца и кокс его доконали. Уильям тут же пожалел о своей выходке. Улыбки за столом сменились смущенным покашливанием. Но отец, к счастью, как будто ничего не заметил. Поднес к лицу пластиковую кислородную маску, хрипло глубоко вдохнул (Уильяму очень хотелось бы пустить в эту маску зарин и наблюдать, как старик задохнется) и махнул рукой, давая знать, чтобы совещание продолжалось. Исполнительный директор Джим Слейн стал мямлить какие-то цифры; гнусавый голос покатился по залу, лишая его красок жизни.

Уильям оперся локтями о стол, сцепил пальцы и, стараясь казаться прилежным и сосредоточенным, снова ушел в себя. Сидящие вокруг считали, что он ничего не понимает в их разговорах, но он понимал. Знал дело сверху донизу и от начала до конца. Держал в голове все цифры, предвидел все аспекты, был в курсе всех договоров и поддоговоров. Это они не понимали его – насколько он тверд и безжалостен. Совсем как Майкл Корлеоне. Пройдет немного времени, и он уладит семейный бизнес. Он разработал план. Обзавелся друзьями. У него есть поддержка. Состоится кровопускание, после которого у руля встанет он. Все окажется под его контролем.

Луксор

Новая штаб-квартира полиции в Эль-Авамайе с пышным решетчатым фасадом и гротообразным вестибюлем с мраморным полом была необыкновенно уродливым зданием, но с претензией на архитектурное величие.

Местные жители называли его «эль-бандар» – «ступица», а те, кто работал в нем, – по-разному: мечетью, замком, свадебным пирогом, причудой Хассани.

Придя на работу в воскресенье утром после выходного дня, Халифа толкнул пыльную стеклянную дверь, кивнул дежурному сержанту и взбежал по лестнице на четвертый этаж к себе в кабинет. В старом здании он всегда приходил так, чтобы оказаться за столом не позднее восьми часов, – какие бы претензии ни предъявлял к нему Хассани, в опозданиях он его обвинить не мог. Но после переезда Халифа стал давать себе поблажку и редко появлялся в кабинете раньше девяти. А в этот день, когда он оказался на своей лестничной площадке и открыл в кабинет дверь, стрелки часов приближались уже к десяти.