Анри Шарьер - Мотылек

Общение со знахарем на таком высоком смысловом уровне оказалось возможным потому, что он в этот же день пригласил к себе Соррильо, который и служил нам переводчиком. Соррильо придерживался мнения, что события принимают серьезный оборот и следует принять все меры предосторожности. Я отправился домой. Соррильо приходил и уходил дорогой, которая никак не пересекалась с моей. Поэтому в деревне никто не знал, что знахарь приглашал нас к себе вместе.

Прошло полгода. Я стал сгорать от нетерпения поскорее уехать. Однажды, придя домой, я застал Лали и Сорайму склонившимися над картой. Они пытались понять, о чем могли говорить ее рисунки. Особенно взбудоражила их роза и ее четыре луча, указывавшие направление четырех стран света. Они нервничали, явно догадываясь, что эта бумага должна сыграть какую-то важную роль в нашей жизни.

Беременность Сораймы действительно обозначилась. У Лали проявилось чувство ревности, она понуждала меня к половой близости в любое время дня и ночи, в любом подходящем месте. Сорайма тоже требовала любви, но, слава богу, только ночью. Я поехал навестить Хусто, отца Сато. Лали и Сорайма были со мной. К счастью, рисунок у меня сохранился. По нему я сделал наколку головы тигра на груди Хусто. Через шесть дней все было готово. Струпья с тела сошли быстро, благодаря тому что Хусто обмывался водой, предварительно бросив туда небольшой кусочек негашеной извести. Хусто был настолько доволен картиной, что смотрелся в зеркало по несколько раз в день. Пока мы были в гостях у Хусто, к нам приехал Соррильо. С моего разрешения Соррильо посвятил Хусто в мои планы. Мне следовало сменить лошадь, так как в Колумбии не было лошадей гуахира серых в яблоко, а у Хусто были три лошади из Колумбии рыжей масти. Как только вождь узнал о моем намерении, он послал за лошадьми. Я выбрал ту, которая мне показалась более смирной; на ней было седло, стремена и железные удила. Надо заметить, что индейцы ездят без седла, а удила у них сделаны из кости. Снарядив меня под колумбийца, Хусто вручил мне поводья из коричневой кожи и у меня на глазах отсчитал тридцать девять золотых монет по сто песо каждая. Он передал их Соррильо на сохранение до моего отъезда. В назначенный день Соррильо вручит их мне. Он хотел отдать мне свою винтовку, но я отказался. Соррильо подтвердил, что мне нельзя ехать в Колумбию вооруженным. Тогда Хусто дал мне две стрелы величиной с палец. Они были завернуты в шерсть и вложены в кожаные футляры. Соррильо пояснил, что стрелы отравлены, они пропитаны очень сильным и чрезвычайно редким ядом.

Соррильо никогда не видел и не имел отравленных стрел. Он будет их хранить у себя до моего отъезда. Я не знал, каким образом выразить Хусто свою благодарность за такую щедрость. Через Соррильо он сказал мне, что знает о моей жизни совсем немного, но, судя по тому, что я настоящий мужчина, мое прошлое, должно быть, богато событиями. Он впервые познакомился с белым человеком, он всегда их считал врагами, но теперь они ему нравятся, и он постарается найти другого, похожего на меня.

– Подумай, – сказал вождь, – прежде чем отправиться в земли, где у тебя много врагов, подумай, что здесь, на нашей земле, у тебя только друзья.

Он сказал, что вместе с Сато присмотрит за Лали и Сораймой. Если у Сораймы родится мальчик, он займет достойное и почетное место в племени.

– Я не хочу, чтобы ты уходил. Оставайся, и я отдам тебе ту красивую девушку, которую ты видел на празднике. Она девственница, и ты ей нравишься. Ты мог бы остаться здесь, со мной. У тебя будет большая хижина и столько скота, сколько пожелаешь.

Я простился с этим щедрым и удивительным человеком и отправился в свою деревню. За всю дорогу Лали не проронила ни слова. Она сидела сзади меня на рыжей лошади. Седло, должно быть, ей мешало и делало больно, но она помалкивала и никак не проявляла своего недовольства. Сорайма ехала с одним индейцем. Соррильо отправился к себе в деревню своим путем. Ночью было довольно холодно. Я протянул Лали куртку из овечьей шкуры, которую мне дал Хусто. Она не стала сама надевать, но мне позволила это сделать, отнесясь ко всему тихо и безучастно. Ни одного жеста. Разрешила надеть куртку – и все. Хотя лошадь трясла, а временами сильно, она не держалась за меня, чтобы избежать падения. Когда мы приехали в деревню, я сразу отправился к Сато. Лошадь осталась на попечении Лали. Она привязала ее к стене хижины, подвесила спереди охапку травы, не расседлав и не сняв уздечки. У Сато я пробыл целый час и вернулся домой.