Курт Ауст - Второй после Бога

С бутылкой в руке нунций ходил от стены к стене, брызгал из бутылки на каменные стены и произносил по-латыни:

– …привел он меня обратно к дверям храма, и вот из-под порога храма течет вода на восток… – Его чистый голос красиво звучал в церковном пространстве, и меня начало трясти. – И всякое, живущее существо, пресмыкающееся там, где войдут две струи… сделаются здоровыми… Аллилуйя, аллилуйя!

Он дошел до алтаря, остановился на низких каменных ступенях, побрызгал из бутылки на каменный стол и наконец обернулся ко мне. Поднял глаза к потолку, но ничего не сказал. И воздел руки в молитве.

И тут произошло то, что потом я счел предназначенным только для меня. Солнечный лучик, словно живое существо, наделенное собственной волей, нашел путь, отыскал ничтожный просвет в низких тучах, пробежал мимо камней и скал возле церкви, скользнул между тяжелыми от дождя ветвями деревьев и наконец заглянул через среднее окно в церковь, где он упал на роспись и осветил ее образы. Это длилось одно мгновение, даже меньше, и было так мимолетно, словно этого и не было, но я успел все увидеть. Я увидел женщину, Деву Марию, сидевшую с младенцем на руках, она была исполнена гордости за своего сына, и она смотрела на меня. Это длилось короче, чем один удар сердца, но в то светлое мгновение она смотрела на меня!

Нунций этого не заметил, он не принимал в этом участия и ничего об этом не знал. Это произошло за пределами его мира.

– Аллилуйя, – тихо сказал я и вышел из церкви.

Дождь превратился в изморось, но тучи по-прежнему висели над землей плотной серой массой, даже на юго-востоке, где пряталось утреннее солнце.

– Она хотела мне что-то сказать, – пробормотал я в замешательстве. – Дева Мария смотрела на меня, она хотела мне что-то сказать. – Как и на Люндёёйене несколько лет назад, когда мы были в Ютландии.

Я спустился на берег, ополоснул лицо и, присев на корточки, оглядел бухту. Потом проверил, надежно ли привязана лодка, и наконец вернулся к церкви и сел под развесистым дубом, под которым земля была совершенно сухая. Что она хотела сказать мне?

В ветвях копошились мелкие птахи, с листьев на меня падали капли, но вообще все было тихо, почти мрачно. И я вдруг с удивлением подумал, что этот остров всегда был местом, где, как говорится, все было или – или.

Или здесь никого не было, словно людей вообще не существовало, как, например, сегодня и вообще большую часть года. Или в середине лета на него обрушивался прибой человеческой жизни с ее молитвами и слезами, которые смешивались с пением псалмов и возносимыми к Творцу молитвами. Позже, когда источник Олава Святого стал творить чудеса, исцеляя больных людей, очищать их от греха и скверны, здесь звучало громкое пение псалмов и крики “аллилуйя”. Постепенно пиво и бренневин потеснили флюиды Олава Святого, и мы услышали старые песни, часто более смелого содержания, особенно с наступлением ночи, по-прежнему под аккомпанемент плача тех, кому не удалось очиститься, и невнятного рева выпивших. На другой день люди исчезали, а с ними и многие звуки, и остров снова был предоставлен самому себе, деревьям, птицам, косулям, дождю, стекавшему по скалам. Тишине самой природы.

Иногда я пробирался через остров к Разбойничьей пещере – не настоящей – и собирал на скалах птичьи яйца. Несколько раз я собирал их вместе с Нильсом. Потом мы разводили костер, пекли яйца на плоском камне и наслаждались одиночеством, недоступные глазу хозяина.

А порой, когда мы возили товары, нас сюда загоняла непогода, именно так я впервые встретил Томаса Буберга. Ветер и волнение на море грозили унести нас на север за цепь островов, закрывавших внутреннюю бухту, мы были вынуждены искать укрытия и пристать к берегу.

Я достал новый нож, лоскут кожи и начал оборачивать ею ручку.

Святая вода. У нунция в бутылке была святая вода! Этой водой паписты кропят, чтобы очистить от греха и благословить все, чего она коснется. Эту святую воду он повсюду носил с собой. Как это раньше не пришло мне в голову? Я вытащил из ножен мой старый нож, чтобы продолжить обстругивать ручку. Значит ли это, что нунций чист от греха и вины, что он благословил Юстесена, а вовсе не убил его? Значит ли это, что моей шее не угрожает никакая опасность? Мне очень хотелось думать, что все так и есть, но верить этому я боялся. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Однако, если это все-таки так, тут же возникает другой вопрос: кто, в таком случае, отравил Халвора Юстесена?