Курт Ауст - Второй после Бога

– Иногда бывает лучше не ворошить прошлое, – сказал Сигварт и отказался что-либо объяснять. – Она была добрая девушка, – снова повторил он. – И не сделала ничего дурного, меньше всего тебе, Петтер. Ты знаешь все, что стоит знать.

– Но я помню, как сидел у нее на коленях, помню, как она кашляла и что она была страшно худая. И больше ничего. Ее похорон я не помню. Не помню, чтобы она лежала в постели, была больна. Не помню, чтобы она играла со мной или бранила меня. Тут у меня полная пустота. Что случилось? От чего она умерла? Сколько мне тогда было лет?

Но Сигварт сжал губы и смотрел на меня почти сердито. Больше он не хотел говорить об этом. Я сдался, встал и сказал, что до отъезда навещу его еще раз. Перед тем как погаснуть, сальная свеча вспыхнула и оставила нас в немой темноте.

Я стоял и искал что-нибудь, на чем мог бы зацепиться глаз. Слушал хриплое дыхание Сигварта. Искал что-нибудь, что было бы близко сердцу. Искал…

– А мой отец, это ты? – Мой голос звучал слабо, по-детски.

Сигварт пошарил рукой, ища мою руку.

– Хотел бы я, чтобы это было так, Петтер, ох, как хотел бы. Ты хороший парень. Но… но я не был близок с Петрине… не так. – Он сжал мою руку. – Ступай с миром, Петтер. И спасибо тебе.

Я услышал, как он в темноте поцеловал крест.

– А хозяин? Может, это он мой отец?

Но Сигварт не ответил, и я ушел.

– Петрине Олюфсдаттер, – прошептал я, стоя под дождем. – Почему ты покинула меня? Почему оставила меня совсем одного? Почему? – крикнул я небесам, крикнул с отчаянием, от всего сердца, крикнул миру, но мой крик был заглушен сыростью – каплями, падавшими с деревьев, мокрой травой, воздухом, тяжелым от влаги. Дождь мягко падал мне на лицо, на глаза и стекал в кривящийся рот, нежным прикосновением он смягчил мою душу и позволил рассудку довести меня до дому. С севера начал дуть холодный ветер.

Когда я шел через двор усадьбы, в окне что-то мелькнуло, кто-то прошел мимо окна со свечой или с фонарем, огонь вспыхнул и исчез. “Это женщина, – подумал я. – Фрейлейн Сара”.

Я осторожно открыл дверь и прокрался в дом. Было тихо. Я отворил дверь в комнату, помедлил на пороге и услышал, как с меня на пол каплет вода. Меня трясло, и мне пришлось изо всей силы сжать зубы – они стучали так, что могли разбудить нунция. Непослушными пальцами я расстегнул пуговицы. Одежда мягко упала на пол, я стоял нагой, обхватив себя руками и меня грызло одиночество, я позволил себе заплакать и начал икать, нунций зашевелился.

– Господин Петтер, это вы? – Я не ответил, до крови прикусив губы, стоял, словно окаменел в темноте ночи, обхватив себя руками, чтобы унять эту безудержную дрожь, чтобы не погибнуть. Нунций повозился в постели, перина вздохнула, и его ноги осторожно прошаркали к двери, он вышел; потом раздул в очаге угли и скрученной бумагой зажег стеариновую свечу. Завернув меня в одеяло, он без единого слова подвел меня к стулу и силой заставил сесть. В очаге он разогрел воду, что-то намешал в нее и протянул мне кружку. Пока я пил, я вспомнил, как его рука держала маленькую бутылочку над бокалом Юстесена, поперхнулся и испуганно закашлялся, не в силах проглотить питье, но оно все-таки пролилось мне в горло, нашло путь в желудок, согрело меня, и мне захотелось спать; я слышал, как нунций тихо прочитал молитву: Agnus Dei, qvi tollis peccáta mundi: dona nobis pacem . Агнец Божий, принявший на себя грехи мира: пошли нам покой. Помоги слуге Твоему Петтеру Хорттену найти путь к Тебе. Вечный всемогущий Господь, смилуйся над слугой Твоим. Смилуйся над всеми нами.

Я должен встать, должен выйти! Этот порыв охватывает меня неожиданно и неудержимо, как тошнота.

Я отодвигаю пюпитр для письма, чернильница чуть не падает, и откидываю в сторону перину. Барк вскакивает и помогает мне встать с кровати. По моему лицу он видит, что надо спешить, не говоря ни слова, он помогает мне одеться, и мы вместе вываливаемся на крыльцо, залитое ярким солнцем, щуримся от света, медлим, пыхтим, постепенно я успокаиваюсь и замечаю, что сердце больше не частит, и мы, уже спокойнее, идем через двор к песчаным дюнам. Барк осторожно поддерживает меня, ведет по тяжелому песку, который засасывает наши ноги. Мы стараемся не наступать на острые стебли, эта трава по-датски называется песчанка, норвежского слова я не знаю, потому что в Вестфолде такая трава не растет, я сажусь, тяжело дыша, и смотрю на бескрайний берег. Дети играют в пятнашки возле подставок для сушки сетей и вокруг вытащенных на песок лодок. Барк идет пройтись, надеясь найти выброшенный морем плавник.