Жан-Люк Банналек - Курортное убийство

Дюпен медленно повернулся и остался стоять на месте.

– Лишь один раз, единственный раз в жизни он нашел в себе мужество что-то сделать. Он не хотел этого, но в один прекрасный момент он все же показал отцу, что оно у него есть. Это он, его отец, уничтожил Луака. Растоптал его. Он всю жизнь топтал собственного сына. Он всегда заставлял его чувствовать свою слабость. Он всем своим видом показывал, что Луак – не настоящий Пеннек. Особенно заметным стало это отношение после смерти матери. Это было постоянное, унизительное, невыносимое давление. И один раз, один раз Луак Пеннек смог постоять за себя. Он должен был это сделать, непременно должен, и он сделал это в ту ночь. У него хватило на это сил.

Она запнулась и умолкла, едва заметно качнув головой.

– Разве это не ирония судьбы? Он убил отца подаренным им самим ножом. Пьер-Луи подарил Луаку нож, когда тот был еще очень молод. Это был настоящий лагвиоль.

В глазах женщины мелькнула призрачная усмешка, потом лицо снова превратилось в застывшую маску.

– Мы так долго ждали, когда же начнется наша настоящая жизнь. Мы ждали и ждали, сначала годы, потом десятилетия. Но старик не хотел умирать, и нам приходилось продолжать ждать. Тем не менее все это было наше – отель, картина… Картина могла перевернуть нашу жизнь. Она стала бы совсем другой – моя жизнь.

Катрин Пеннек подняла голову и посмотрела Дюпену в глаза. В ее взгляде сквозило нездоровое, почти радостное возбуждение.

– Андре Пеннек рассказал вам об этом? Да? Так вот, это и есть правда. Мой свекор был страшным упрямцем. Это был жуткий, невыносимый старик. Какой толк был ему в этой картине? Она просто висела в ресторане. Никто не имел с этого никакой выгоды. Самому старику оставалось жить считанные дни. Если бы мы об этом знали… Считанные дни. Мы думали, что он уже изменил завещание.

Катрин Пеннек говорила теперь совершенно спокойно, логически аргументируя происшедшее. Она снова уставила в пол застывший взгляд.

– Мы знали о дарении. В тот вечер он сказал о нем моему мужу. Сказал, что хочет это сделать. Они поссорились. Мы взяли то, что принадлежит нам по праву. Картина принадлежит нам. Почему Гогена должен получить музей? Картина всегда принадлежала семье. Мой муж имел на нее полное и неоспоримое право. Единственный раз в жизни он совершил поступок, но потом скис. Он ужасно скис. Хотел во всем признаться. Жаловался, что для него это совершенно невыносимо. Он и в самом деле был достоин сожаления. Этого я не могла допустить, не могла – ради него самого. Надо было действовать, в противном случае он бы все испортил. Отец недаром его презирал. О да, он всю жизнь презирал собственного сына, возможно, и сам того не желая. Глубоко презирал.

Она снова – холодно и уверенно – посмотрела Дюпену в глаза.

– И я тоже! Я тоже его презирала. Перед нами открывались такие возможности, такие возможности. Все было в наших руках. Рассказал ли вам это Андре Пеннек? Да или нет?

Дюпен молчал.

– Андре Пеннек обратился к вам? Он тоже не выдержал?

– Нет, он приехал забрать картину, хотел как можно скорее отвезти ее в Париж. Мы задержали его в Ле-Пульдю. Сейчас его везут в префектуру.

Мадам Пеннек снова визгливо рассмеялась. Несколько секунд она, словно в трансе, трясла головой, а потом снова впала в ступор.

– Откуда вы узнали, где находится картина?

Дюпен уловил в глазах женщины неподдельный страх. Но голос ее звучал твердо.

– Я предположил, что картина у вас и что вы ее где-то прячете.

– Почему вы решили, что это я ее прячу?

– Дело не в том, что вы говорили или делали. Нет, наоборот, в вашем поведении чего-то не хватало. Все боялись из-за картины, а вы – нет. Но не испытывать страха мог только тот, кто ею обладал. Во время нашего утреннего разговора после взлома и проникновения в ресторан вы и ваш муж не поинтересовались результатами этого происшествия. Вы даже не спросили о поводе. Потом вчера, когда мы уже откровенно говорили о картине, вы ни словом не обмолвились о взломе. Если бы у вас не было стопроцентной уверенности, то вы – несмотря на траур – наверняка высказали бы озабоченность относительно картины. Это были ваши сорок миллионов евро. В тот момент вы уже знали, что картина – ваша неоспоримая собственность. Вы должны были волноваться, но не выказывали ни малейшего беспокойства. Тогда я не придал этому значения. Вся картина сложилась у меня в голове только сегодня утром.

– Я… – Катрин Пеннек не закончила фразу.