Марк Леви - Другое счастье

– В Кентукки хорошо?

– Хорошо, если ты любишь лошадей. А я люблю как можно чаще переезжать из штата в штат.

Они ненадолго остановились в Мюррее, городке, занимавшем площадь немногим больше, чем тамошний университет. Милли без малейшего колебания остановилась перед ресторанчиком. Причина была ясна: он назывался «Кампус Бар».

– Ты настолько соскучилась по своей жизни в кампусе? – спросила Агата, листая меню.

– Откуда вы знаете, что я работаю в кампусе? Не помню, чтобы я вам об этом говорила.

Агата отложила меню и внимательно посмотрела на Милли.

– Тут вот какая несправедливость: в тридцать лет ты получаешь от этого удовольствие, находишь в этом какой-то шарм, но через двадцать пять лет твое окружение начинает за тебя беспокоиться и считает, что ты сошла с ума. От кого я могла об этом узнать, если не от тебя? Твою миссис Берлингот я тоже сама придумала?

– Берлингтон. Сколько ни ломаю голову, никак не вспомню, когда я вам обо всем этом рассказывала.

– Значит, я угадала. Я способная, если тебе так больше нравится.

– Что вы натворили, чтобы загреметь в тюрьму?

– Ты действительно хочешь обсуждать это в кафе?

– Сколько нам еще ехать? Только сказки мне не рассказывайте, вы знаете маршрут наизусть.

Агата подняла глаза к потолку, делая вид, что размышляет.

– Часиков семь-восемь, не считая санитарных остановок и обеда. Под вечер ты от меня избавишься, если не помешает загруженность дорог, но над этим я не властна, и тут мои способности угадывать бессильны.

– В общем, выкладывайте всю вашу историю как есть, только ничего не утаивайте. Можете начать прямо сейчас, за нами никто не следит.

– Тебе уже говорили, что у тебя скверный характер?

– Совсем наоборот!

– Значит, твое окружение состоит из лицемеров.

– Хватит шептать, это действует на нервы!

Агата умяла яичницу с беконом молча, заговорив только дважды: напомнив Милли, что надо есть, и попросив передать ей соль.

Насытившись, она оплатила счет и решительным шагом направилась к машине. Милли побежала за ней.

– Не знаю, как насчет секса, но характер в зрелом возрасте определенно не становится лучше! – крикнула она ей вслед.

Агата, ничего не ответив, села в «олдсмобиль». Милли с угрюмым видом включила зажигание. Только на выезде из Мюррея Агата наконец согласилась приоткрыть дверь в свое прошлое.

– Все мое детство прошло под сладкие речи о демократии, равенстве людей, величии страны. Но вокруг себя я видела только бедность, сексизм, сегрегацию, полицейский произвол. На митингах движений за гражданские права, куда я ходила с сестрой, я видела больше гуманности, чем на улицах белого квартала, где мы жили. Из зрительницы я превратилась в активистку.

– Против чего была направлена ваша активность?

– Против всего! – ответила Агата со смехом. – Против империалистической политики в Южной Америке, против зверств во Вьетнаме и Камбодже, против расправ наших властей с народами, стремившимися к свободе. Люди, стоявшие у истоков движений за гражданские права, быстро перебросили мостик между нашими войнами за рубежом и сегрегацией, царящей внутри страны. На первый план вышла солидарность с чернокожими. Я принадлежала к людям, которые судили о других не по цвету их кожи. Моей любимой музыкой была негритянская музыка, я отказывалась признавать невидимые барьеры, разделявшие молодежь: мне казалось, она должна быть единой и разноцветной. Мы принадлежали к первому поколению после поколения современников холокоста, мой отец высадился в Нормандии в секторе Омаха-Бич и с боями дошел до Берлина. Для его детей было немыслимо терпеть даже малейшее проявление расизма, участвовать в подавлении других народов. Во второй половине шестидесятых годов, задолго до моего прихода в группу, в черных гетто страны стали вспыхивать бунты. В лос-анджелесском районе Уоттс погибло тридцать пять человек, полиция произвела четыре тысячи арестов. Потом настала очередь Чикаго, Кливленда, Милуоки, Дейтона. В следующем году бунты охватили тридцать с лишним городов. В мае 1967 года демонстрации в одном из негритянских университетов Техаса закончились кошмаром: шестьсот полицейских получили приказ устроить пальбу в общежитии и выпустили шесть тысяч патронов. Перелом произошел летом, когда ФБР внедрило своих сотрудников в ряды студенчества и активистов. Ты слыхала о Хьюи Ньютоне?

– Меня интересует ваша собственная история, а не великая история страны! – не выдержала Милли.