Либба Брэй - Пророки

Уже больше не немые, мертвые хозяева Бретрина раскрыли рты в страшном адском припеве, от которого пробегал мороз по коже. Из разинутых челюстей стала сочиться черная маслянистая жидкость, которая сползала на пол, как клубки змей. Она стала подниматься по ногам Джона Гоббса и сливаться со знаками на его коже. Затем странная субстанция расползлась по его телу, как вторая кожа, и впиталась внутрь.

– Узри новую плоть мою и изумись!

Он раскинул руки, запрокинул голову и закричал от боли и экстаза одновременно. Его плоть расходилась, словно что-то распирало ее изнутри. Эви в ужасе смотрела, как лицо Джона Гоббса меняется, вытягивается, рот становится пастью, отрастают бритвенные клыки, а из пальцев вырастают когти. Из его спины вылезли два крыла, белые, как пух ягненка. Комнату залил ослепительный свет. Он перерождался в существо ужасающей красоты прямо на ее глазах. На него было больно смотреть. Чтобы переродиться до конца, ему нужно было только ее сердце.

– Господь не потерпит слабости в своих избранных! – произнес Зверь. Его речь звучала как хор из сотен тысяч демонических голосов, дьявольская симфония.

На мгновение Эви потеряла все желание сопротивляться. Не было ни малейшей надежды победить зло такой силы и масштаба. Все, что оставалось, – только сдаться.

Позволить всему произойти и покончить с этим. Ночное небо над их головами стало светлеть – это спешила к месту свидания предсказанная комета. Ощущение бесполезности всей этой борьбы повисло на Эви, как пудовые гири.

– Комета почти в зените, – объявил Джон Гоббс.

Его руки превратились в когтистые лапы, способные легко разорвать ее. Она повторит судьбу всех остальных – Руты Бадовски в испорченных танцевальных туфлях, Томми Даффи, под ногтями которого еще осталась грязь с последней бейсбольной игры, Гэбриэла Джонсона, не прожившего до конца лучший день своей жизни. И даже Мэри Уайт, ожидавшей будущего, которому не суждено было сбыться. Или как все эти прекрасные молодые юноши, отважно маршировавшие на войну с пистолетами у бедра, клятвенно обещавшие своим девушкам вернуться к Рождеству, улыбаясь и радостно предвкушая забаву, как от новой игры. Думавшие, что они вернутся домой настоящими мужчинами, героями, способными рассказать о захватывающих приключениях: победе над врагом, возвращении мира на правильные рельсы, разделении его на удобные «да» и «нет», черное и белое, правильное и неправильное, здесь и там, мы и они. Но вместо этого они погибли, запутавшись в колючей проволоке под Фландрией, сгорели от инфлюэнцы на Западном фронте, разлетелись пылью в неизвестной земле, истаяли в судорогах, лежа в окопах с улыбками смерти на лице – следами фосгена, хлорина или иприта. Некоторые вернулись домой контуженные, с трясущимися руками, постоянно моргающие и говорящие сами с собой, продолжающие войну в своих собственных головах. Или, как Джеймс, просто сгинули – оставшись только в книгах по военной истории, которые никто не хотел читать, и медалях, которые прятали подальше в шкаф. Просто кучка шахматных фигур, снятых с игровой доски невидимыми руками в процессе давно надоевшей игры.

И теперь она сама стояла, как пешка на шахматной доске. Ей захотелось плакать от страха и усталости. Но главным образом от жестокой бесполезности и слепого произвола всего происходящего.

– И великий знак появился в небесах, небо осветилось огнем, и появилась дева, одетая в солнце и укоронованная звездами. Сердце ее стало даром Зверю, и он поглотил его и обрел целостность, и мог ходить по земле тысячи тысяч лет.

Пятидесятицентовик терся о ладонь Эви, и она вспомнила о Джеймсе. Страшная, отчаянная мысль зародилась в ее голове. Нет. Она не могла. Нужно найти что-нибудь другое.

Мертвые приближались. Они шли за ней.

Трясясь от страха, Эви сняла подвеску с шеи и выставила ее перед собой.

– В этот сосуд заключаю твой дух… – Она так дрожала, что с трудом могла выговаривать слова.

Мертвые продолжали идти. Она видела пустые глазницы в иссохших лицах скелетов. Белые костлявые пальцы тянулись к ней. Черная жижа стекала по подбородкам.

– Огню вверяю твой дух, – громче сказала она.

Они приблизились к ней. Мертвые пальцы коснулись ее ног, и она, завизжав, оттолкнула их, стараясь не оступиться и не упасть в черную бесформенную массу. В комнате заметно посветлело. Сколько минут или секунд осталось до кометы?

Шипение и завывание Братии были просто оглушающими. Они говорили на тысячах языков одновременно. Но за какофонией она могла различить отдельные стоны, за яростью слышала страх. Их настойчивые вопли и жалобы разносились по комнате.