Барбара Вайн - Подарок ко дню рождения

Они не возражали. Айвор предполагал, что услышит на свое предложение вежливый, но твердый отказ. Ну, например, «о, мы не можем это принять», или «вы слишком щедры». Беда была в том, что Айвор не знал эту публику. Он не знал таких людей, как Линчи, этого социального слоя, их происхождения и финансового положения. Пусть он был членом парламента и министром, но не имел никакого представления о том, что существуют люди, вся жизнь которых, с раннего детства до могилы, была борьбой за существование, за возможность достать денег и жить достойно. Причем пределом их мечтаний была совсем небольшая сумма. Ее должно было хватить на небольшой отпуск летом, на отопление дома зимой, телевизор и на машину – не мопед, не старую развалюху, а вполне приличную подержанную машину. Вот и всё. Но для Айвора это было само собой разумеющимся, он никогда не обращал на эти блага никакого внимания. Однако ему следовало знать. Он участвовал в жизни общества, он собирал голоса перед выборами, он разговаривал с юными матерями, подростками с младенцами на руках, с пенсионерами в шлепанцах, с безработными на пособии. Но он делал это на пороге их домов и тратил по две минуты на каждого.

Поэтому он был удивлен и, вероятно, немного обижен (хотя и не говорил этого), что единственным ответом ему был кивок головой и «хорошо» от Шона, а от Филомены – «это нам бы очень помогло», хотя она смотрела не на него, а на одну из своих статуэток, как будто гипсовый святой принес ей этот щедрый дар. Айвор был разочарован; в этом он был похож на мою дочь, когда та вручала свой первый рождественский подарок. Айвор, так же как и Надин, ожидал огромной благодарности, многочисленных «спасибо». Моей дочери тогда было три с половиной года, и она получила слова благодарности, а он – лишь равнодушное согласие принять его подарок.

Он спросил у Филомены реквизиты ее банковского счета. Ох, Айвор, Айвор, неужели ты это сделал? Неужели ты действительно это сделал? Она не поняла, о чем он говорит. У нее никогда не было счета в банке. И у Шона тоже. Тем не менее у нее был счет в почтово-сберегательной кассе, и он сообщил им, что будет переводить десять тысяч фунтов каждый год первого сентября.

– И все-таки ты продолжаешь их навещать, – заключила Айрис. – Какая в этом необходимость?

– Я не хочу, чтобы они думали, что я от них откупился. Это немного неловко, правда? Шон знает, видишь ли. Я вам об этом говорил. Он знает, что все это подстроил я. Нельзя, чтобы он считал, что я плачу ему, потому что он представляет для меня угрозу.

– А разве это не так?

– Конечно, нет, Айрис. Они думают, что я сделал это из дружеских чувств, и они правы. Между прочим, Шон теперь считает меня своим другом. Его девушка была там, когда мы с Джульеттой заходили к ним в тот вечер, когда ты нас заметил, и Шон представил меня как своего друга. «Это мой друг Айвор», – сказал он.

– Правильно. Ты его друг. Вы с ним встречаетесь, чтобы вместе выпить, да? Ты водишь его пообедать в Палату общин? Ты с Джульеттой и Шон со своей девушкой ужинаете вместе? Я так не думаю. – Айрис смотрела на брата, и я никогда раньше не замечал, чтобы она одаривала его таким отчаянным и потерянным взглядом. – Я сказала, что думаю – ты сошел с ума. Этот человек состоит на учете в полиции. Ты знаешь, за что? Ты говоришь, он рабочий, но работал ли он когда-нибудь? Или его работа – это мелкие преступления? – Они готовы были поссориться, хотя и раньше устраивали пикировки, но никогда не доводили до настоящей ссоры. Айрис немного умерила пыл. – Ты можешь позволить себе платить по десять тысяч в год?

– Да, – ответил он. – Я обещал, поэтому придется.

Действительно ли эти деньги были ему по силам, я не знаю. Десять тысяч в 1992 году были гораздо большей суммой, чем сейчас. Но Айвор, несомненно, мог это себе позволить к весне 1993 года. Умер их с Айрис отец. Мы с Джоном Тэшемом на многое имели разные взгляды, но он мне нравился, несмотря на разногласия, и особенно мне нравилось, как он относился к своим внукам, его нежность и его терпение. В один из ясных дней в конце апреля, когда деревья покрылись молодой листвой, мой тесть вышел на прогулку с собаками и, видимо, наслаждался теми же пейзажами, что и я когда-то, когда гулял вместе с женой и дочерью. Собаки вернулись домой без хозяина и привели мою тещу и их соседа к тому месту, где он упал. Это был церковный двор, усаженный примулами. Когда они увидели его, он уже был мертв.

Айвор произнес трогательную речь на его похоронах, говоря о таких чертах характера, о которых я и не подозревал: преданность англиканской церкви, любовь к поэзии Томаса Харди и, в числе прочих, нежное отношение к животным. Последнее меня удивило, так как я помнил гекатомбы из фазанов и куропаток, остававшиеся после охоты. Айвор назвал его «одним из последних английских сквайров» и даже «помещиком». Потом читали завещание, я и не знал, хоть я и бухгалтер, что это сейчас практикуют. Джон Тэшем оставил Рамбург-хаус своей жене в пожизненное пользование и значительную сумму, пятьдесят тысяч, дочери Айрис, а два раза по пятьдесят тысяч – внукам, которыми его дочь будет распоряжаться до достижения ими двадцати одного года. Все остальное отошло Айвору, и это такая крупная сумма, что даже я, привыкший иметь дело с крупными суммами (в основном принадлежащими другим), был удивлен.