Ник Пиццолато - Остров пропавших душ

– Поэтому надо начинать все сначала, – внушает Роджер Дикону. – Снова и снова. Несмотря ни на что.

Дикон кивает, а по его щеке медленно катится слеза. Он берет чашку с кофе двумя руками и не спеша подносит ее к губам, как будто в чашке у него не кофе, а вино для причастия. Выражение стыда и растерянности, которое я вижу на его лице, напоминает мне о Рокки.

Согбенная шея Дикона отражается в стеклянном прилавке, который повернут к фасадной части магазина, и эта раскаивающаяся тень падает на пончики и пирожные, освещаемые флуоресцентными лампами. Я все думаю о записке Сесила, о мужчине, который спрашивал обо мне, и о том, послали ли они одного его или нескольких. Я бы послал нескольких.

Эррол качает головой и закрывает газету, которую он открыл на странице, посвященной скачкам.

– Больше я в паддок не пойду, – говорит он, обращаясь ко мне. – Стоящей женщины там все равно не найдешь.

Я устраиваюсь между ним и шахматным столиком, и Сэйдж, выписав несколько восьмерок между моими коленями, укладывается у моих ног. Дикон смотрит на меня и пытается улыбнуться. Я замечаю, что на лбу у него свежая царапина, а в глазу небольшое кровоизлияние. Он вырос в этом городе и получил баскетбольный грант для поступления в Техасский технологический [32]. Потом работал в «Уол-Марте» [33], но его сегодняшний утренний аромат говорит за то, что больше он там не работает. Меня он иногда называет капитаном Морганом, из-за моей повязки.

– Как дела, Дикон? – спрашиваю я.

– Неплохо, неплохо.

Он дует на кофе в чашке. От него так воняет джином, что этот запах перебивает запах кофе, пирожных и даже сигарет. Все мы здесь на этой программе. Хотя у меня, например, нет выбора – не могу пить, ни на работе, ни дома, – но я все-таки прихожу сюда ради того, чтобы послушать истории. Только это и заставляет меня вообще выходить из своей комнаты.

– Ну что же, может быть, начнем?

Роджер сверяется со своими часами, напоминает нам о двенадцати шагах [34]и спрашивает, кто хочет начать. Все поворачиваются к Дикону, он начинает говорить, но потом подносит сжатый кулак ко рту и отрицательно качает головой. По его щеке стекает еще одна беспомощная слеза.

– Я не знаю… Если прямо сейчас… То есть я хочу сказать… – произносит он, запинаясь.

Мне хочется ему помочь и, вздохнув, я говорю:

– Пожалуй, я могу начать.

Всех это немного удивляет. Роджер и Эррол внимательно смотрят на меня.

– Меня зовут Рой. Я алкоголик. Не пью я больше девятнадцати лет.

Все они говорят мне «привет», как будто мы встречаемся впервые. Теперь я смотрю на Дикона.

– Увидев тебя сегодня, я кое-что вспомнил. Вспомнил девушку, которую знавал много лет назад. Мне кажется, что сегодня я все время о ней думаю. Она прожила нелегкую жизнь.

Матерчатый мешок на прилавке дергается и шевелится. Мы приходим сюда рассказывать свои истории. Нам это необходимо, чтобы прошлое не поглотило нас. Все ждут, что же будет дальше.

– Я и сейчас о ней думаю. Сегодня кое-что случилось – утром я получил записку. И это заставило меня вспомнить об этой девушке…

На какую-то секунду мне кажется, что сейчас я расскажу им все, но я останавливаю себя. Все, тем не менее, ждут продолжения, и я немного рассказываю им о Рокки.

Она сама говорила мне, как по пути из школы ей приходилось долго идти пешком от того места, где останавливался школьный автобус. И идти ей приходилось по длинному подземному переходу, который был весь покрыт странными граффити и на противоположном конце которого обычно тусовались старшие мальчишки, покуривая и попивая пиво. И когда она их там видела, то ей приходилось ждать в темноте этого перехода, пока они не уйдут и путь не освободится. Однажды ей пришлось ждать так до полуночи, а когда она пришла домой, никто и не заметил, что она так опоздала. Тогда ей было всего тринадцать.

Заикаясь и останавливаясь, я рассказываю эту историю и вижу на лицах всех слушавших откровенное недоумение, хотя они и благодарят меня. Наверное, это одна из тех историй, на которые никто не знает, как реагировать. Люди просто не понимают их смысл.

Ведь весь смысл этой истории был в том, как она ее рассказывала, как отворачивала лицо во время рассказа, как бросала на меня короткие взгляды, чтобы убедиться, что я ее слушаю. Смысл был в ее неторопливых, хорошо взвешенных словах.

Я знаю, что для всех нас, членов группы АА, собиравшихся в пончиковой, такие откровения были возможностью разложить по полочкам наше прошлое, превратить годы вины и деградации в кубики, которые можно удобно расположить на полке, а затем иногда брать и пользоваться в безопасности.