Кэрол Дуглас - Доброй ночи, мистер Холмс!

– В таком случае мне повезло, что я пою на французском, итальянском и немецком. Впрочем, у меня создается впечатление, что никому в Лондоне нет дела до смысла арий, что я исполняю.

– Вы надо мной издеваетесь? – смутилась я.

– Нет, что вы. Скорее я издеваюсь над собой. Мои слова вечно превратно толкуют. Похоже, это мой злой рок. – Выражение лица Ирен неожиданно смягчилось, словно в слишком крепкий чай добавили мед. – Вы весь день провели на улице и наверняка устали. Скушайте еще чего-нибудь.

– Не могу, – совершенно искренне призналась я. В меня действительно больше не вмещалось – сказывалось долгое недоедание. – А как вы узнали, что я весь день провела на улице?

– Ранним утром прошел дождь, – взгляд Ирен скользнул вниз, к оборкам моего платья, – кайма намокла, к ней прилипла уличная грязь, которая потом подсохла. Впрочем, ее остатки можно заметить даже сейчас.

– Я даже не обратила внимания, – ахнула я, принявшись отряхиваться с помощью перчаток.

– Нисколько не сомневаюсь, у вас имелась масса куда более важных причин для беспокойства, – ответила Ирен так сухо, что я посмотрела ей прямо в сверкающие глаза – такие умные, что мне показалось, будто моей благодетельнице известны все тайны моей никчемной жизни.

Не обращая внимания на уговоры Ирен посидеть еще немного и подкрепиться, я принялась собираться. Мне стало интересно, догадалась ли она только в кондитерской, что я была голодна, или знала об этом изначально. Поднос оставался почти наполовину полон. До меня неожиданно дошло, что Ирен, хоть и первой приступила к трапезе, съела очень мало и в основном пыталась накормить меня.

Она оставила на столе несколько монет, после чего осторожно подхватила бобровую муфту и стала неспешно натягивать перчатки. Меня донельзя смутило, что я наелась за чужой счет, и, чтобы скрыть смятение, я снова принялась отряхивать платье. Наконец, взяв себя в руки, я выпрямилась и проглотила комок в горле, появившийся от осознания того, что пройдет еще несколько мгновений, и я вновь останусь одна.

– Вы готовы? – весело спросила Ирен и, взяв меня под руку, повела к дверям, будто я была дряхлой старухой, а не молодой, здоровой девушкой.

Оказавшись на свежем воздухе и почувствовав запахи угля и дыма, я вспомнила, в сколь отчаянном положении нахожусь. Я снова начала погружаться в унылое оцепенение: трапеза с Ирен Адлер в кондитерской уже казалась лишь чудесным сном, тогда как подлинной, истинной реальностью являлся окружающий меня холодный, окутанный дымкой мир.

– Вот, глядите! – Ирен разрумянилась – то ли от мороза, то ли от возбуждения. Она оттащила меня к дверной нише и неожиданно принялась вытаскивать из своей вместительной муфты выпечку. – Это вам на потом. Пенелопа, у вас есть что-нибудь кроме этого саквояжа? Нет? Ждите меня здесь. – Оставив добычу у меня в руках, она метнулась к обочине тротуара и, перекинувшись парой слов с худым, морщинистым торговцем каштанами, вернулась, сияя, с бумажным пакетом: – Давайте, кладите сюда выпечку. Теперь у вас будет кое-что на ужин.

– Но я не могу, Ирен! Так же нельзя! Это ведь воровство! Чем же вы отличаетесь тогда от беспризорника, пытавшегося меня обокрасть? Как вам удалось?.. Когда?.. Я протестую…

– Протестуйте, – согласилась Ирен и, не обращая на меня внимания, принялась складывать пирожные в пакет. – Протестуйте сколько угодно, вы имеете на это полное право. Только подумайте вот о чем. Если бы мы были толстухами, как те официантки в кондитерской, нам бы не составило никакого труда умять все содержимое подноса, так? И при этом мы все равно заплатили бы за угощение столько же. Почему мы должны страдать оттого, что отличаемся более скромным аппетитом? Мы съедим все это, как съели бы в этой кондитерской. Просто в другое время и в другом месте.

– Не мы, а я! Получается, я становлюсь… воровкой.

– Экий вздор! Это я стащила выпечку, а не вы, так что вина на мне. – Ирен тряхнула головой, и перо на ее шляпе качнулось, будто бы в знак согласия. Девушка внимательно посмотрела на меня. Ее глаза горели; казалось, взгляд Ирен прожигает меня насквозь. Мне снова почудилось, будто на меня испытующе смотрит мой отец. – Кроме того, признайтесь, вы ведь скоро снова проголодаетесь. Вы с удовольствием съели бы все, что нам подали, просто вам это оказалось не под силу – уж слишком долго вы постились.

– Я… я… – У меня буквально не было слов. Чтобы совершенно незнакомый человек догадался о моем скорбном положении… Пожалуй, мне следует забыть о гордости.