Кэрол Дуглас: Доброй ночи, мистер Холмс!

– Вы угадали, – произнес он, сняв с меня повязку.

Лицо мистера Стенхоупа было передо мной как в тумане, но я решила, что виной тому моя близорукость. Молодой человек смотрел на меня со странным выражением лица.

– Ну и ну, мисс Хаксли, – промолвил он. – Вы очень похожи на своих воспитанниц.

С этими словами он поправил локон волос, упавший мне на щеку. Тут на нас налетели девочки. Схватив меня за руки, они потащили меня прочь, умоляя сыграть в жмурки еще раз. К тому моменту, когда я привела волосы в подобие порядка, мистер Стенхоуп уже, откланиваясь, стоял в дверях. На прощанье он нам подмигнул.

В 1878 году в Афганистане разразилась война, на которую отправили часть полковника Тёрнпенни. Вскоре мистер Стенхоуп пошел в армию, и его роту тоже перебросили в Афганистан. Племянницы Эмерсона захихикали, когда увидели дядю на параде в военной форме. Через некоторое время жена полковника вместе с дочерьми перебралась в Индию. С собой они меня не взяли. К тому времени мои подопечные достигли того возраста, когда дети становятся независимыми и жаждут свободы, о чем спешат сообщить всем и вся, и потому семья более не нуждалась в моих услугах. С началом войны многие гувернантки остались не удел. Несмотря на превосходные рекомендательные письма, работу я так и не нашла.

Я внимательно изучала объявления о работе в газетах, но, к сожалению, без всякого толка. Время от времени взгляд соскальзывал на другие статьи. Мое внимание особо привлекали вести с войны, а также новости из Африки, куда уехал тот самый сладкоголосый викарий, объект моих детских воздыханий. Всякий раз, заметив, что чрезмерно увлеклась чтением газеты, я мысленно одергивала себя, напоминая себе, в сколь сложном положении нахожусь.

Путь в какую-нибудь контору на должность клерка был мне заказан. В недавнем времени все лондонские конторы подверглись оккупации округлых трескучих пишущих машинок, которые, клацая, будто бы сами собой выплевывали на бумагу буквы. Никого больше не интересовал тот факт, что я пишу каллиграфическим почерком, – в писарях отпала надобность. Теперь всем требовались машинистки, способные с пулеметной скоростью лупить по клавишам, среди которых имелась даже клавиша регистра, позволявшая печатать заглавными буквам. Увы, подобным талантом я не обладала.

Наконец меня взяли на работу в универмаг, располагавшийся в Бейсуотере. Платили мало, однако имелись и плюсы – предоставлялись питание и проживание. Я продавала тонкий ситец и шелка, ласкавшие мои пальцы, а приглушенный гул женских голосов в магазине и щелканье ножниц действовали на меня успокаивающе.

Не исключено, я жила бы так и дальше, оставшись старой девой, если бы меня через три года не уволили, без всяких предупреждений и рекомендаций вышвырнув на улицу и вручив в качестве выходного пособия недельное жалованье. Достаточно быстро деньги подошли к концу, и вскоре настал день, когда я оказалась перед выбором: либо я останусь голодной, либо поем, но тогда ночевать мне придется на улице. Немного погодя я все-таки была вынуждена собрать вещи и освободить комнату, которую занимала.

Я отправилась бродить по запруженным людом лондонским улицам, а цокот подкованных копыт о мостовую напоминал бряцание ключей в лапах огромного черного чудовища, запирающего меня в узилище безнадежности. Мой покойный отец, когда был жив, всегда упрекал меня за излишне богатое воображение, однако, положа руку на сердце, должна признаться, что в тот день я решительно не знала, что делать и куда податься.

Я шла мимо магазинов, по которым некогда без толку ходила, чтобы убить время, и всматривалась в череду равнодушных лиц. Теперь, казалось, между мной и людьми появилась непреодолимая стена, отделившая меня от них. Я – тонкая натура, и мысль о том, что у меня за душой нет ни гроша, внушала мне настоящий ужас.

Я стала обращать внимание на чумазых мальчишек, сновавших по улицам внешне приличных районов огромного мегаполиса. Мне стало интересно, что они едят и где ночуют. Я даже ощутила сочувствие к несчастным изможденным женщинам, торговавшим собой в грязных переулках Уайтчепела, – сочувствие, мешавшееся с ужасом.

Так я и бродила, а прохожие толкали меня плечами. Саквояж при каждом шаге задевал мои шерстяные юбки. Постепенно правая рука, сжимавшая его, начала наливаться усталостью. Чувство голода несколько притупилось и теперь давало о себе знать лишь слабостью во всем теле. Я понятия не имела, где проведу ночь.