Валерий Гусев - Хозяин черной жемчужины

– Все в мире, – говорит наш Бонифаций, учитель литературы, – держится на прекрасных и мудрых книгах. Дома, заводы и фабрики, мосты и самолеты, наука и искусство. Все в мире держится на совести человека. А совесть, честь, порядочность, ответственность воспитывает в нем литература.

В общем, все школьные предметы, каждый сам по себе, самые главные. Получается, шагу ступить невозможно без математики, литературы, физкультуры и… музыки. Вот тут у Бонифация маленький прокол. Он у нас, кроме литературы, ведет еще и занятия по музыке. Это факультативно. Ну, это так: хочешь – ходи, не хочешь – не ходи, только не мешай, когда Бонифаций собирает вокруг рояля в актовом зале любителей классической музыки. Кстати, у нас таких довольно много набралось, даже из числа школьных хулиганов. И Бонифаций часто говорит, что главное в воспитании человека – это прекрасная музыка, серьезная, а не всякая эстрадная дребедень. Прекрасная музыка учит человека чувствовать, рождает в его душе глубокие мысли и благородные порывы.

– А литература? – спросил как-то я.

Бонифаций на секунду затормозил, разозлился:

– В конце концов, Дима, это одно и то же, по целям и задачам. Явления одного порядка.

Я не стал спорить, только подумал: если бы Игорь Зиновьевич преподавал еще и географию, то и этот предмет он считал бы самым главным для воспитания человека. Чтобы он не заблудился в различных климатических зонах.

А по сути так оно и есть. Все предметы – главные. Все они нужны и необходимы, чтобы человек стал человеком…

Так вот, насчет музыки. Насчет композиторов, симфоний, профессоров и всяких наук. Алешка в переменку зашел в актовый зал, где в это время Бонифаций в одиночестве сидел за роялем, и пальцы его неторопливо бегали по клавишам.

Алешка подошел, весь из себя скромненький, присел рядом. Бонифаций взглянул на него.

– Что загрустил, Оболенский?

– Так что-то, Игорь Зиновьевич. Как-то так. Сыграйте мне что-нибудь вкусненькое.

– Например?

– Какую-нибудь симфонию. Моцарта. Номер сто.

Бонифаций улыбнулся.

– Не могу, Алексей.

– А я думал, вы все симфонии умеете.

– А эту не могу.

– Почему? Очень длинная, да?

– Потому что она не существует. Моцарт написал около пятидесяти симфоний. Сотой у него нет.

– Недобрал, значит? Ну тогда сыграйте мне его симфонию… как она… А, вспомнил – «Практическая».

– Может, «Патетическая», а?

– Точно! «Патетическая».

– И эту не могу. Не было такой симфонии у Моцарта.

Вся Алешкина грусть растворилась без следа. Он встал.

– Так я и знал! Наврал он все! А кружку с Моцартом небось на рынке купил.

– Кто он? На кого ты набросился?

– Так… Один знакомый профессор.

– Нехороший человек?

– Гад порядочный. А он еще сахар в чай столовой ложкой кладет. И уши у него волосатые.

Бонифаций внимательно посмотрел на Алешку. Сыграл ему что-то веселенькое, а потом отыскал меня и предупредил:

– Дима, твой брат что-то затевает.

– Он, Игорь Зиновьевич, все время что-то затевает.

– На этот раз эта затея кажется мне весьма опасной. Что-то вроде страшной мести врагу. У него есть враг?

К тому времени я уже точно знал, что у каждого честного человека есть враг. Добро и зло несовместимы. В одном флаконе не уживаются. Я так и сказал Бонифацию.

– При чем здесь, вообще-то, флаконы? Какие флаконы? И что за манера – общаться дурацкими рекламными слоганами? Ты лучше присмотри за братом. Он очень экспансивный мальчик, может наделать глупостей.

Алешка? Наделать глупостей? Уж что-что, а это ему не грозит.

Мы спускались с Бонифацием со второго этажа, я его успокаивал, а он уже не слушал меня – он к чему-то прислушивался. Даже приостановился.

– С этими первоклашками… Народ, конечно, шумный… Но не до такой же степени… Дим, ты не помнишь – ваш первый класс лаял в раздевалке после уроков?

– Этого я не помню, Игорь Зиновьевич. В раздевалке мы не лаяли, но на уроках мяукали. – И я тоже стал прислушиваться.

Внизу действительно бушевал какой-то странный, непривычный для школы шум. Похожий на многоголосый собачий лай.

Мы поспешили вниз, наводить порядок. Но я уже сообразил, что этот шум творился не в раздевалке. Он творился снаружи, у школьного подъезда. Мне все стало ясно – Алешкина стая, соскучившись, примчалась навестить его в школе.

Что-нибудь придумать я не успел. Навстречу нам спешил наш доблестный охранник, со своей книгой учета под мышкой и с бледностью на лице.

– Нападение, Игорь Зиновьевич! – шумел он не хуже первоклашек и собак. – Занимаем оборону! Вызываем подкрепление в виде МЧС!