Роберт Стайн - Шкафчик №13

Улыбка исчезла с его лица.

— Ты играешь в школьной команде девочек — так, что ли?

— Да, я центровой, — кивнула Ханна.

Стретч начал медленно бить мячом перед собой.

— Двадцать бросков? Из–под кольца или трёхочковых?

— Любых, — пожала плечами Ханна. — Ты всё равно продуешь.

Я поднялся на ноги и отошёл к краю площадки — посмотреть, что будет. Меня ещё пошатывало, но я знал, что со мной всё в порядке.

Стретч не стал долго раздумывать. Он поднял мяч и бросил его одной рукой с центральной линии. Мяч ударил в щит, отскочил в кольцо и провалился в корзину.

— Один на один, — сказал Стретч и побежал за мячом. — Я буду бросать, пока не промажу.

Он промазал уже в следующий раз — при лёгком броске из–под корзины.

Теперь была очередь Ханны. Я скрестил пальцы наудачу и сосчитал три раза до семи.

— Давай, Ханна! — крикнул я, подбадривая её и поднимая вверх скрещенные пальцы.

Ханна положила мяч в корзину с линии штрафного броска. Потом подбежала под корзину и забила ещё мяч из–под неё.

У меня отвисла челюсть, когда она положила ещё восемь мячей, ни разу не промахнувшись.

— Молодец, Ханна! Давай дальше!

Стретч молча стоял и смотрел с тупым видом. Невозможно было сказать, о чём он думает. Лицо его ничего не выражало.

— Десять из десяти! — объявила Ханна. И отправила мяч Стретчу: — Теперь ты. Просто для разнообразия.

Ханна посмотрела на меня, улыбнулась и вскинула вверх руку с оттопыренным большим пальцем.

Стретч уже не улыбался. Его лицо перед броском выражало мрачную решимость. Он забросил четыре мяча подряд, после чего промазал при броске с места из–за штрафной линии.

Что–то пробурчал себе под нос, он послал мяч Ханне.

Ханна забросила ещё восемь мячей подряд. И повернулась к Стретчу.

— Восемнадцать из восемнадцати!

Но Стретч уже бежал трусцой в зал, мрачно сдвинув брови.

— Я ещё не закончила! — крикнула ему в след Ханна.

Стретч обернулся ко мне:

— Может, тебе, чувак, стоит брать уроки у своей подружки? Или нет, тебе лучше играть в её команде!

Тряхнув головой, он исчез в дверях школы.

Сильный ветер пронёсся по площадке. Было уже темно, как ночью. Я подобрал ветровку Ханны и протянул её ей. Но она решила сделать ещё один бросок.

— Девятнадцать!

И ещё один.

— Двадцать. Всё, я выиграла.

Я вытаращил на неё глаза.

— Ханна, как это у тебя получается — ты совсем не мажешь!

— Просто везёт, — пожала она плечами.

Я поёжился. И мы рысцой припустили к школе.

— А уж мне как везёт, — пробормотал я. — Сегодня я приобрёл нового врага. Да ещё какого!

Вдруг Ханна остановилась и схватила меня за руку.

— Слушай, я совсем забыла, зачем тебя искала. Я хотела сообщить тебе самую крутую новость!

Я придержал открытую школьную дверь.

— Да? Какую?

Зелёные глаза Ханны загорелись.

— Помнишь те фотографии моей собаки, которые я сделала? Я послала их в один журнал в Нью — Йорке. И, ты представляешь, они мне заплатили за них пятьсот долларов ! Они собираются их напечатать и написать большую статью обо мне! Круто?

— Ух ты! Ещё бы! — сказал я.

Вот в этот момент я решил, что фортуна должна повернуться ко мне лицом. Почему только Ханне должно так везти? Я тоже имею право быть счастливым, сказал я себе.

Всё дело в отношении к жизни. Вот что надо изменить — отношение.

Я переоделся и направился наверх, к своему шкафчику номер 13.

Моя баскетбольная тренировка так затянулась, что коридоры были уже пусты. Мои туфли гулко стучали по твёрдому полу. Лампы были по большей части выключены.

Как жутко в этой школе, когда она пуста, подумал я. Остановившись перед своим шкафчиком, я ощутил, как холодок пробегает у меня от затылка к спине.

Я всегда чувствовал себя как–то обречённо перед этим шкафчиком. Во–первых, он располагался не рядом с другими шкафчиками семиклассников, а отдельно, в конце заднего коридора, рядом с чуланом, где школьный сторож хранил свои тряпки и вёдра.

Все остальные шкафчики в коридоре за лето были покрашены и теперь блестели своими гладкими серебристо–серыми дверцами. А до шкафчика номер 13 никто даже не дотронулся. Старая зелёная краска на нём местами облупилась, оставив большие голые прощелины. Дверь сверху донизу была исчерчена глубокими царапинами.

Внутри пахло сыростью. И гнилью. Как будто раньше в нём хранили прелые листья, или дохлую рыбу, или ещё что–то в этом роде.

Ну и ладно, переживём, сказал я себе, подумаешь, какое дело!